Цена сокровищ. Опасные тайны Китеж-града - Елена Езерская

Максим обнял Асю, не давая ей расплакаться, а мне сделалось неловко, точно я подглядывал. Гроза за окнами затихала – летние дожди короткие. Из окна потянуло вечерней свежестью, я очень люблю этот аромат. Когда-то Анна Петровна подарила отцу французский одеколон, он назывался «Кварц» – единственный аромат, который мы оба с ним воспринимали всерьез. Аромат свежего стерильного лесного воздуха, промытого прохладным дождем раннего лета. Он просто заводил моих подруг, и я потом всегда просил знакомых привозить именно его, но наше с отцом счастье продолжалось недолго – скорее всего аромат где-то и существует в новом названии с новой упаковкой, а старую просто сняли с производства, но пока ничего подобного я в мужской парфюмерии больше не встречал. Все больше грубый мускус в стиле мачо или пряные цветочные поляны в жанре унисекс…

Стараясь не потревожить ребят, я потихоньку вернулся в кабинет и взял с полки случайно попавшуюся под руки книгу – скорее всего Звонарев взял ее из какого-то архива или из библиотеки, на обложке и титульном листе стояли буквы и цифры… Ну конечно, как же я сразу не догадался! Решение лежало на поверхности, мозолило мне глаза, а я громоздил сложные уравнения! Звонарев хранил свои документы в каком-то архиве, и у папки есть присвоенный ей номер. Именно его профессор зашифровал в своей записной книжке…

– Все, поехали, нам пора. – Я внезапно появился перед своими спутниками, отчего они, как воробьи, хлынули врассыпную. – А эту книгу (я весело помахал своей находкой перед Асей) я, с вашего позволения, возьму с собой…

Я не стал посвящать Максима в свои планы. Догадку, пришедшую ко мне на даче у Звонарева, еще следовало проверить.

Утром я отправился в диссертационный архив. У меня сложились довольно теплые отношения с его вот уже много лет бессменной заведующей. Галина Николаевна – чудо-старушка, которую никакими силами не могли уйти на пенсию, потому что когда-то ее общество предпочитал один из наших нобелевских лауреатов-академиков и вечная память о его научных заслугах перед родиной невольно распространялась и на нее, – обожала меня, как иногда казалось, не совсем по-матерински. Она любила быть строгой к новичкам, однако к узкому кругу «своих» относилась с благосклонностью – разрешала проходить в фонд и самому брать с полок необходимые тебе папки. Это было не совсем по правилам, но очень удобно – преклонный возраст библиотечной гранд-дамы не позволял ей двигаться столь же быстро, как в молодые годы, а уж тем более – с прежней прыткостью подниматься по ступенькам стремянки. Обычно я старался не злоупотреблять симпатией Галины Николаевны, но сегодня ее помощь была мне крайне необходима. После возвращения домой я больше часа просидел за компьютером, ожидая, пока он составит варианты буквенно-числовых комбинаций, выделенных мною из текста «записной книжки Чернова», но уже с учетом структуры библиографического шифра. И теперь мне хотелось убедиться в правильности моего предположения. Разумеется, книга, найденная на даче Звонарева, никакого отношения к тексту «записной книжки» не имела, она лишь подтолкнула к решению задачи, которая стояла передо мной.

Каждому, кто хотя бы раз воспользовался общедоступной или научной библиотекой, приходилось работать с каталогом и заполнять книжную карточку. Вносить в соответствующие графы инвентарный номер и несколько кодов систематизации, которые позволяют библиотекарю быстро понять, в каком отделе и на какой полке какого стеллажа размещена та или иная книга, а также находится она в открытом доступе или для ее выдачи требуется специальное разрешение. Глядя на библиотечный шифр книги, случайно попавшейся мне на глаза на одной из полок дачной библиотеки Звонарева, я вдруг подумал – где лучше всего хранить то, что необходимо спрятать от посторонних глаз? Особенно если речь идет об ученом, одержимом идеей плагиата. У друзей? Какие уж тут друзья, когда на кон поставлено мировое открытие! В сейфе? Но именно традиционные тайники первым делом ищут грабители. Нет, ко всему подозрительный человек вспомнил бы об архиве. Но о каком архиве? Документы главной советской партшколы были проданы за границу потому, что в какое-то время оказались никому не нужны. Крадут из музеев, из библиотек. Даже банковская ячейка не гарантирует стопроцентной сохранности ваших секретов – представьте себе, что банк разорился или его ограбили. Но есть и святая святых – единый диссертационный архив, где хранятся тексты всех утвержденных ВАК научных работ, и при желании, равно как и при добром отношении с его сотрудниками, всегда можно добавить к своей папке еще одну или две. Я не мог с точностью утверждать это за Звонарева, но предполагал, что все происходило именно так. И даже был уверен: реконструируя ход мыслей профессора, любой на моем месте неизбежно пришел бы к тому же выводу. Сложность заключалась только в одном – для полноты картины мне явно не хватало цифр, утраченных с испорченным солнечным светом листов, но я ввел в программу образец – шифр собственных диссертаций, и компьютер составил для меня небольшой перечень аналогов. Пусть приблизительный, но вполне возможный.

Конечно, я подразумевал, что реальная папка самого Звонарева в фонде существует, но то, что он хотел уберечь от чужих рук и глаз, вряд ли было отражено в каталоге общего пользования. Я мог напрямую спросить Галину Николаевну о коллеге-профессоре, но она славилась своей разговорчивостью, и предупреждать ее о конфиденциальности моего вопроса было бессмысленно. Галочка, прилюдно жаловавшаяся на плохую память и старческий склероз, всегда четко цепляла необычные факты, а что может быть необычнее, чем математик, занятый поиском диссертационной работы ученого-историка? К тому же вряд ли Звонарев просил об одолжении именно ее: в архиве на подхвате у Галины Николаевны (а точнее – за нее) работали еще две сотрудницы – из тех, кому профессор-вдовец в самом расцвете сил мог показаться интересной кандидатурой с чисто женской стороны, и оказанная услуга послужила бы началом иных, более близких отношений. Уверен, профессор умел убеждать женщин в их святой обязанности содействия ему – что-то в стиле его поведения было для меня неуловимо узнаваемым и оттого немного пугало. Мне кажется, я хорошо понимал ход его мыслей и спрашивал себя: если бы я в аналогичной ситуации повел себя точно так же, то в чем различие между нами? Портрет Звонарева, нарисованный Асей, мне категорически не понравился. И тогда либо она исказила факты, перенеся на Звонарева и свою детскую ревность, и боль утраты близкого человека, либо это был малоприятный, расчетливый персонаж, и мне следовало внимательнее присмотреться в том числе и к себе – на предмет переоценки мужских ценностей.

– Игоречек, дорогой, для тебя все, что пожелаешь! Ах, что за чудные цветы! Ты всегда знаешь, какие мне нравятся. – Галина Николаевна улыбнулась самым милейшим образом и заговорщицки кивнула мне – проходи, сам посмотри и возьми, что тебе там интересно. – Инга! Поставьте букет в вазу, только воду не наливайте из-под крана, а возьмите из кувшина, которая отстоялась. И на два сантиметра выше кончиков, чтобы не загнивали… Иди-иди, дорогой, девочки сами справятся, для чего они здесь сидят?

Я видел, как сотрудница, к которой обращалась Галочка, окаменела спиной: обе архивистки сидели за своими столами в нише слева от стеллажей, отделенных стеклянными раздвижными панелями, у заведующей была солнечная сторона справа у большого светлого окна, где кроме стола нашлось место для небольшого кожаного «уголка» и журнального столика, на котором обычно и стояла ваза с цветами.