Грек Зорба - Никос Казандзакис

Написать «Будду» и покончить, наконец, с литературными выдумками, внедрившимися в моё сознание. Я смело вступил в борьбу с фатальной силой разрушения, владевшей мной, в поединок с великим Нет, которое пожирало мое сердце, от исхода которого зависело спасение моей души.

Ликующий и решительный, я взял рукопись. Найдя цель, я теперь знал куда ударить! Будда - вот кто последний человек, мы же только начало; мы ещё недостаточно ели, пили и любили женщин, мы ещё не жили. Он пришёл к нам слишком рано, этот слабый, задыхающийся старик. Пусть он убирается к чёрту и побыстрее!

Обрадованный, я начал писать. Это больше не было писаниной: шла настоящая война с осадой, безжалостная охота, в ход шло всё, в том числе и заклинания, чтобы заставить зверя выйти из своего логова. Я знал, что наше нутро выстилают тёмные смертоносные ткани, нами владеют пагубные побуждения убивать, разрушать, ненавидеть, порочить. И только искусство, как нежный манок для человеческой души, освободило нас.

Я писал, находил неприятеля и боролся весь день. К вечеру я был измождён, однако чувствовал, что продвинулся вперёд и овладел передовыми позициями врага. Теперь я с нетерпением ждал прихода Зорбы, чтобы поесть, выспаться, восполнить силы и с наступлением утра вновь начать битву.

Зорба вернулся поздно ночью. Лицо его сияло. «Он нашёл, он тоже нашёл!» - говорил я себе и ждал. Несколькими днями раньше, чувствуя, что с меня уже хватит, я ему со злостью сказал:

- Зорба, деньги на исходе. Поторопись с тем, что ты задумал. Надо пустить канатную дорогу. Раз с углём ничего не получается, займёмся лесом. Иначе мы пропадём.

Зорба почесал голову:

- Деньги на исходе, хозяин? - спросил он. - Это, действительно, паршиво!

- Это конец, мы всё промотали. Попробуй выпутаться! Как идут дела с канатной дорогой? Есть ли новости? Зорба молча опустил голову. В этот вечер он чувствовал себя пристыжённым. «Чёртова канатная дорога, - ворчал он, - ну погоди же!» И вот сегодня вечером он вернулся сияющий.

- Хозяин, я нашёл! - кричал он издали. - Я нашёл нужный наклон. Он всё не давался, никак не хотел, чтобы я его уловил, негодник, но теперь я его ухватил!

- Тогда торопись поджечь порох, Зорба! Чего тебе ещё не хватает?

- Завтра рано утром я отправлюсь в город, чтобы купить всё необходимое: толстые стальные канаты, шкивы, подшипники, гвозди, крючья… Я вернусь назад раньше, чем ты заметишь моё отсутствие! Он быстро развёл огонь и приготовил поесть; мы ели и пили с отменным аппетитом. В этот день мы оба здорово поработали.

На следующее утро я проводил Зорбу до деревни. Мы беседовали, как мудрые и практичные люди, о работах с лигнитом. На одном из спусков Зорба споткнулся о камень, который тут же сорвался вниз. Он остановился, словно впервые в жизни видел столь удивительный спектакль.

Мой спутник обернулся ко мне, в его взгляде я уловил лёгкий страх.

- Ты заметил, хозяин? - спросил он, наконец. - Падая камни будто оживают.

Я ничего не сказал, но меня охватила радость. «Именно так, - думал я, - великие мечтатели и поэты созерцают действительность, каждое утро они заново открывают для себя мир, который их окружает».

Для Зорбы он был таким же, как для первых людей. Звёзды соскальзывали прямо на него, море разбивалось о его виски, он жил без особого вмешательства разума, важны были только земля, вода, животные и Бог.

Мадам Гортензия была предупреждена и ждала нас у своих дверей, накрашенная, усыпанная пудрой, принаряженная, наподобие танцевального зала в субботу вечером. Мул стоял перед дверью; Зорба прыгнул ему на спину и схватил поводья.

Наша старая русалка робко подошла и опустила маленькую пухлую ручку на грудь животного, как бы преграждая путь своему любимому.

- Зорба… - проворковала она, поднявшись на цыпочки - Зорба…

Грек отвернулся. Болтовня влюблённых на улице была не в его вкусе. Бедная дама растерялась. Однако продолжала, полная нежной мольбы, удерживать мула.

- Чего тебе ещё? - спросил старый греховодник с раздражением.

- Зорба, - умоляющим голосом пробормотала она, - будь осторожнее… не забывай меня, Зорба, веди себя хорошо.

Грек ничего не ответил и натянул поводья. Мул двинулся с места.

- Счастливого пути, Зорба! - крикнул я. - Только три дня, ты слышишь? Не больше!

Он обернулся и помахал своей большой рукой. Старая сирена плакала, её слёзы проделали в пудре бороздки.

- Я дал тебе слово, хозяин, этого достаточно! - крикнул Зорба. - До свидания!

И он исчез среди олив. Мадам Гортензия плакала, следя сквозь серебрившиеся листья, как всё дальше и дальше удалялось весёлое красное покрывало, которое она, бедняжка, постелила, чтобы её любимому было удобно сидеть. Вскоре и оно исчезло. Мадам Гортензия горестно огляделась: мир опустел.

Я не пошёл к пляжу, а направился в сторону гор.

Не успев добраться до горной тропы, я услышал звук трубы. Так сельский почтальон возвещал о своём прибытии в деревню.

- Господин! - крикнул он мне и махнул рукой. Подойдя, он подал мне связку газет, журналов и два письма. Одно из них я тотчас спрятал в карман, чтобы прочесть его вечером. Я знал, кто мне написал, и желал подольше продлить свою радость.

Второе письмо я узнал по отрывистому почерку и экзотическим маркам. Оно пришло из Африки, с диких гор Танганьики, посланное моим старым школьным товарищем Караянисом. Странный парень, с горячим нравом, брюнет с белоснежными зубами. Один из них выступал, будто клык кабана. Он никогда не говорил - он кричал, не спорил, - а препирался. Совсем молодым Караянис покинул родину, Крит, где он преподавал теологию, облачённый в сутану. Он ухаживал за одной из своих учениц и однажды их застали в поле в объятиях друг друга; их подвергли осмеянию. В тот же день молодой преподаватель выбросил свою рясу и уплыл на пароходе в Африку к одному из своих родственников, где очертя голову принялся работать. Он открыл фабрику по изготовлению верёвок и заработал много денег. Время от времени он мне писал и приглашал к себе на полгода. Распечатывая каждое из его писем и даже не начав ещё читать, я чувствовал бушевание страстей на сшитых нитью страницах, бурный ветер странствий лохматил мне волосы. Каждый раз я тотчас принимал решение ехать к нему в Африку и оставался на месте.

Я сошёл с тропинки, присел на камень и, распечатав письмо, принялся читать.

«Когда же, наконец, ты, чёртова ракушка, прилепившаяся к греческим утесам, решишься приехать? Ты тоже, как и все греки, превратился в пьянчужку. Ты погряз в этих кафе, как в своих книгах, привычках и знаменитых теориях. Сегодня воскресенье, делать мне нечего; у себя дома, в своих владениях я думаю о тебе. Солнце жжёт, как в пекле. Ни капли дождя. Здесь в сезон дождей, в апреле, мае, июне настоящий потоп.

Я совсем один и мне это нравится. Здесь немало греков, но мне не хочется с ними встречаться. Они мне отвратительны, ибо, дорогие столичные жители, чёрт бы вас всех побрал, даже сюда вы насылаете эту вашу проказу, ваши политические страсти. Именно политика погубит Грецию. А ещё пристрастие к картам, необразованность и похоть.