Прелюдия любви - Элизабет Ренье

— Выпейте это, — спокойно сказал он. — Не пытайтесь рассказать нам больше, пока не придете в себя.

Бренди обожгло горло и заставило Сару закашляться. Она ухватилась за руку Мэри, но именно темные глаза Криспина успокоили ее.

— Они полагают, что даже если он выживет, то может потерять руку, — сказала Сара, едва понимая, что говорит. Она сделала глубокий вдох, ее губы дрожали. — Конечно же я должна немедленно ехать к нему — сейчас же, сегодня.

— Я прикажу, чтобы ваш экипаж был готов сразу же после обеда, — сказал Криспин.

— Я не могу есть.

— Ты должна, — твердо сказала Мэри. — Сколько раз ты говорила мне это за прошедшие недели. Теперь пришла моя очередь.

Криспин выпрямился.

— Я позову вашу горничную, Сара, и прикажу ей немедленно укладываться. Мы должны двинуться в путь до наступления сумерек.

— Мы? — эхом повторила Сара.

— Естественно, мне следует сопровождать вас.

— Я… я приехала без эскорта.

— Это другое дело. Вы ехали медленно, и все заранее было устроено вашим отцом. Теперь вам придется менять лошадей, найти пристанище на ночь. Я уверен, что Мэри согласится со мной.

И поскольку Мэри тут же согласилась, Сара спросила:

— И оставить тебя одну?..

— Я не совсем одна, моя дорогая, — мягко произнесла Мэри. — В самом деле, я буду тяжело скучать по тебе, но теперь ты должна подумать о себе. Конечно же Криспин должен поехать с тобой. Он о тебе позаботится.

Но что, если он поведет себя так же, как час назад? И едва только эта мысль появилась у нее в голове, как он тут же ответил:

— Это всецело моя забота, Сара, — позаботиться о вас. Я ничем не потревожу вашего спокойствия ни в пути, ни в Лондоне.

— Благодарю вас, — пробормотала Сара, испытав мгновенное облегчение оттого, что все ее сомнения были развеяны. — Но есть еще одна вещь. — Она взглянула на письмо. — Маман также пишет, что Стернеры отправились в Бат в то же утро, как Энтони получил ранение. Думаю, нам нет смысла считать, что из пистолета стрелял разбойник. Энтони, в этом у меня нет сомнений, превосходный дуэлянт.

Она стояла на ступеньке экипажа, в последний раз оглядывая темный каменный фасад дома и дымок, поднимавшийся из высоких труб. Несколько веток упали с вязов на террасу и заставили лошадей дернуться, так что Сара, взбираясь в карету, почти упала на колени Берты. Джереми поднял ступеньку, закрыл дверь и вскарабкался на свое место на подножке. Экипаж двинулся вперед. Рядом с ним скакал Криспин на сильной гнедой.

Сара опустила окно и выглянула наружу. Мэри стояла на крыльце так же, как в тот раз, когда Сара впервые увидела ее: коричневые волосы, коричневое платье, коричневые глаза. Но теперь взгляд Сары был исполнен любви и нежности. Голос Мэри потерялся в шумном гомоне грачей:

— Возвращайся, моя дорогая. Возвращайся в Клэверинг.

Они въехали в буковую аллею. Сара закрыла окно. Берта, сидевшая рядом, была необычайно молчалива. Они говорили «прощай» морю — морю, и его летящим брызгам, и крикам диких птиц. И свободе, которую Сара узнала здесь, в Сассексе. Теперь в ее жизни больше не будет свободы и не будет избавления. Ей придется встретиться лицом к лицу с Лондоном и со всеми его проблемами.

Они прибыли на Беркли-стрит следующим вечером, очень поздно. Когда Сара с трудом выбиралась из экипажа, рука Криспина поддерживала ее, а его голос шептал ей на ухо слова ободрения. Все было так же, как во время их утомительного, тревожного путешествия. Он устранял с дороги все сложности, придавал ей мужества, вел себя с нею, словно она была его младшей, драгоценной сестрой. Во время остановок, когда они перекусывали или меняли лошадей и когда они сидели вместе на постоялом дворе вечером, он постоянно говорил с ней. Он говорил о Клэверинге, об их с Мэри детстве; о деревнях вокруг поместья, которые ей не посчастливилось увидеть; о Чичестере и его соборе, который Мэри так хотела ей показать. И ни разу он не упомянул того, что могло бы причинить ей боль или огорчить. Он не прикасался к ней, разве что для того, чтобы помочь выйти из кареты или пересечь полоску каменистой земли. Она была глубоко благодарна ему за заботу и самообладание, которое, как она знала, давалось ему нелегко.

Но теперь пришло время проститься. Криспин протянул ей листок бумаги:

— Это — адрес, по которому живет Эдвард, я собираюсь там расположиться. Я знаю, что мне не позволят явиться к вам с визитом, но, если вам понадобится моя помощь, пообещайте, что вы сообщите мне об этом.

Сара спрятала записку в ридикюль.

— Я обещаю, Криспин, и… спасибо вам. — Она подняла на него глаза. — Спасибо за все, что вы сделали, и за помощь, которую вы мне оказали.

— И вы говорите это после той боли, которую я вам причинил?

— Вы этого не хотели, я уверена. В конце концов, какая разница, кто, вы или Дебора, открыл мне глаза на жестокости рабства.

И стоило ей вздрогнуть, Криспин настойчиво сказал:

— Сара, вы не должны стоять здесь, на холоде. Смотрите, наверху зажгли свет.

Она взглянула в сторону дома.

— Это спальня маман. Звук экипажа, должно быть, разбудил ее. А у парадной двери — Фредерик.

Она была дома, ее ждали. И все же она медлила подняться по ступеням и войти в дом.

Сара дрожала все сильнее. Она ухватилась за руку Криспина:

— Мне страшно.

Он сильно сжал ее руку:

— Нет, Сара. Вы просто немного устали и встревожены. Вам нечего бояться.

Она покачала головой, избегая его взгляда:

— Я уехала отсюда одним человеком, а вернулась… другим. Мне придется встретиться не только с Энтони и папА, но и с самой собой, с той, у которой заново открылись глаза.

Она посмотрела на Криспина. Его лицо было освещено фонарем кареты: темные глаза, которые когда-то смотрели на нее с такой холодностью; губы, которые казались ей жесткими, безжалостными. Мускул дрожал на его щеке, и Сара знала, что он выдает некое глубокое, непокорное чувство. Она будет помнить каждую его изысканную фразу, каждую интонацию его голоса — будет помнить всю жизнь, и сама эта память будет для нее как боль.

— Ведь есть что-то, что вы хотели бы, чтобы я сделала, разве не так? — с горечью спросила она. — Принять правду?

— Я наговорил вам много неприятных вещей, Сара, в тот последний раз, когда мы стояли здесь вместе. В то время я не знал вас по-настоящему, я еще не научился… не научился любить вас. Вот я и сказал это, несмотря на всю мою решимость хранить молчание. Что бы ни готовило нам будущее, моя любовь к вам останется неизменной, но, по всей видимости, безответной.

Он прижал холодные пальцы Сары к своим щекам, потом поцеловал их, как тогда в Клэверинге. И так же, как в тот раз, едва он отпустил ее ладонь, она стиснула руки и медленно двинулась вверх по ступеням.