Белый лебедь - Линда Френсис Ли

— А знаешь, мы на самом деле могли бы…

— Я не буду вылетать из пушки. Всему есть предел, даже моим выходкам. Просто мне хочется, чтобы все сразу догадались, какого рода выступления я предлагаю их вниманию.

— Как будто у кого-то остается хоть капля сомнений, когда ты сбрасываешь с плеч накидку! — Диндра смерила ее негодующим взглядом. — О чем речь? Или ты уже так осмелела, что в перерыве собираешься предложить ароматические соли вместо шампанского? Зачем тебе понадобились такие экстравагантные выходки?

Софи усмехнулась и стала рассматривать свои ногти.

— Затем, что мне хочется, чтобы Грейсон Хоторн получил апоплексический удар, увидев свою нареченную в деле.

— А я думала, ты собралась вызвать его в суд.

— Вызову, если придется. Но вчера вечером мне пришло в голову, что судебное разбирательство может тянуться годами. А Грейсон вбил себе в голову, что хочет на мне жениться. Совсем как бостонцы, которым кажется, будто они хотят, чтобы я выступила перед ними. А хотят они этого потому, что мои фотографии попали в журналы и они узнали, что я — знаменитость.

Диндра задумчиво кивнула, постепенно начиная понимать ее замысел.

— Но как только они увидят, что тебя выносят на сцену мускулистые мужчины…

Она обретет свободу.

Но какой ценой?

Она отогнала от себя эту мысль. Она не выйдет замуж и не потеряет «Белого лебедя». Она будет бороться за свою независимость и за свой дом. Она будет бороться за жизнь, которую сама для себя создала.

И если к тому дню, на который назначен концерт, Грейсон Хоторн еще не поднимет руки, признавая себя побежденным, он ударится в бегство, едва увидит ее на сцене. Этот добродетельный джентльмен разорвет с ней помолвку с такой быстротой, что никто и опомниться не успеет. Потом она заставит его разорвать контракт и вернет себе «Белого лебедя».

— Ты только скажи, чего ты хочешь от меня, — проговорила Диндра. — Вообще-то мы можем найти кое-какие идеи в Нью-Йорке. Я слышала, Лили Лэнгтри будет петь в «Карнеги-холл» в конце февраля. Генри подумал, что мы могли бы съездить на ее концерт.

Съездить? Это ведь стоит денег. Софи содрогнулась.

— Я не смогу, — отказалась Маргарет. Слава Богу, подумала Софи, вздохнув облегченно с такой силой, с какой выходит воздух из детского шарика. Маргарет и Диндра с любопытством посмотрели на нее.

— Не обращайте внимания, это я зеваю. — И она действительно зевнула и демонстративно потянулась. — Почему ты не сможешь, Мэгги?

По карим глазам Маргарет было видно; что она едва сдерживает волнение.

— Потому что на этой неделе моя кузина Люсинда пригласила меня за город. Там, очевидно, будет вся семья. Ты ведь ничего не имеешь против, если я туда поеду?

Софи мгновенно отбросила все размышления о деньгах и занялась Маргарет.

— Против? — Она сжала руку Маргарет. — Я безмерно рада за тебя. Я знаю, как много значит для тебя это приглашение.

Наконец Диндра и Маргарет оставили ее одну, и она углубилась в переполнявшие ее мысли о том чем была ее жизнь раньше и чем она станет, когда все закончится. Жизнь ее останется какой была, сказала она себе, это будет та жизнь, которую она любит. Путешествия, концерты. И когда она вернет «Белого лебедя», после окончания гастролей она будет жить дома вместе со своими друзьями. Деньги к тому времени перестанут быть для неё проблемой. Они смогут приезжать и уезжать, когда им заблагорассудится. Жизнь станет насыщенной и увлекательной. Непременно так и будет, твердо пообещала она себе, пытаясь заглушить одолевшее ее сомнение.

Размышляя о жизни, Софи вдруг обнаружила, что руки ее начали двигаться самостоятельно и смычок извлекал ноты, которые она не вспоминала уже много лет. Испуганно посмотрев на свои руки, она заставила их вернуться к знакомой мелодии «Вальса лебедей».

Но прежде чем она успела это понять, ее рука нашла соль, потом метнулась к до плавным, катящимся движением смычка взад-вперед по трем верхним струнам. Баховская прелюдия Первой сюиты соль мажор для виолончели.

Могла ли она исполнить это?

Могла ли она одержать победу, если бы ей позволили дебютировать в концертном зале?

Неужели Найлз Прескотт был прав, не разрешив ей солировать?

Она отдернула руку, словно обжегшись, и смычок ударился о стол. Она только сейчас осознала, что сыграла начальные такты из Баха и они прозвучали так, как и было задумано великим композитором.

Она прислушалась — в доме было тихо. Диндра и Маргарет поднялись наверх, в свои комнаты. Никто ее не услышит.

Глубоко вздохнув, она снова сыграла начальные такты. Руки у нее задрожали, слезы жгли глаза. Время вернулось вспять, и она чуть ли не физически ощущала присутствие в комнате своей матери.

— Ты понимаешь, мама? — прошептала она. — Ты понимаешь, что я делаю и почему? К Бостону меня привязывала ты, но тебя больше здесь нет. Мне нужен «Белый лебедь», мне нужно знать, что этот дом мой.

Но в комнате по-прежнему стояла тишина, и никакого ответа Софи не получила.

Она откинулась на спинку стула, и деревянная рама впилась ей в тело. Матери нет, и поговорить ей не с кем.

Резко наклонившись вперед, она опять поднесла смычок к струнам и сосредоточилась на «Вальсе лебедей». Один такт, второй. Легко и лирично. Но звуки не лились. Звуки, издаваемые виолончелью, совсем не походили на те звуки, которые она пыталась из нее извлечь. В голове у нее настойчиво звучала музыка Баха, и она не отпускала ее от себя, и Софи поняла, что это сражение она проиграла.

Она резко опустила смычок и хотела выйти из комнаты, но музыка обвилась вокруг нее. Как обещание? Или — проклятие?

Ее начал бить озноб, и задрожали руки, и она сдалась перед этим неумолимым влечением и заиграла. Соль-до-си-ля — си-до-си-до. Она повторяла этот фрагмент снова и снова и наконец перешла к следующему. Она играла с закрытыми глазами. Мечтая. Надеясь. Чувствуя каждую ноту, как мать чувствует своего ребенка.

Софи ни о чем не думала, играла так, как играла в детстве. Она отдалась звукам, сладостной, резонирующей вибрации струн у своего тела, она исполняла сюиту так, словно играла ее лишь вчера. Она играла с такой страстью, что не слышала, как отворилась входная дверь, не слышала, как в вестибюле раздались чьи-то шаги. Она не слышала ничего, пока не прозвучала последняя нота.

— Господи, это просто потрясающе! — Она вскинула голову, вздрогнув от неожиданности, и смычок неровно скользнул по струнам.

— Грейсон?

Музыка еще не отпустила ее, мешая сосредоточиться, и она смотрела на него — и не видела и никак не могла осознать, что он стоит рядом с ней. Обещания, данные Баху, и вид высокой фигуры Грейсона, стоящего в двух шагах от нее, — это уже было для нее слишком.

— Что вы играли? — спросил он.