Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана - Джордж Кеннан

В середине апреля в Москву проездом прибыл наш посол в Китае генерал-майор Хэрли. Он был в Вашингтоне, где встречался с президентом, теперь же возвращался в Китай. Хэрли уже побывал в Москве в сентябре 1944 года. Вместе с мистером Нельсоном, председателем Совета военной промышленности, Хэрли встречался с Молотовым и изложил свои впечатления о советских намерениях в Китае в послании от 4 февраля 1945 года:

В апреле 1945 года, после Крымской конференции, мы уговорили китайских националистов согласиться на территориальные и иные уступки Советскому Союзу, предусмотренные решениями конференции. Русские, в свою очередь, согласились заключить договор о дружбе с националистическим Китаем. Наступило время прямых советско-китайских переговоров. Китайцы, однако, настороженно восприняли оптимистичные сообщения генерала Хэрли относительно советских намерений и хотели получить от нас дополнительную информацию, прежде чем начать переговоры. Посол был тогда в США, и я исполнял обязанности временного поверенного в делах СССР. Хэрли 15 апреля встречался со Сталиным. На таких встречах по правилам должен был присутствовать лично я, но я не помню, чтобы от генерала поступали мне предложения принять в ней участие. Впрочем, я радовался тому, что держался подальше от генерала Хэрли, и не настаивал на этом. Зато я ознакомился с его докладом об этой встрече, который он оставил нам перед возвращением в Китай для передачи по нашим телеграфным каналам.

Содержание этого доклада вызвало у меня беспокойство, поскольку оно не соответствовало представлениям ряда наших сотрудников о характере отношения советского руководства к китайским делам. Я изучил доклад вместе с мистером Джоном Дэвисом, и мы оба пришли к выводу, что в таком виде он произведет неправильное впечатление. Кроме того, у нас не было полной уверенности, что доклад генерала соответствует взглядам посла Гарримана. Поэтому мы не могли оставить его без комментариев и составили от моего имени письмо Гарриману, чтобы указать ему на необходимость корректировки слишком оптимистичных взглядов Хэрли.

Я хочу остановиться на тех положениях, которые, по словам Хэрли, были высказаны Сталиным, то есть, что он: «1. В целом согласился с нашей политикой в Китае, как ее обрисовал Хэрли. 2. Что эта наша политика будет поддержана советским правительством. 3. Что он полностью поддержит в особенности меры по унификации китайских вооруженных сил и обещает полное признание китайского националистического правительства под руководством Чан Кайши…

В докладе посла Хэрли нет сведений о том, что именно он сказал Сталину и с чем тот согласился. Но следует иметь в виду, что русские и мы одни и те же слова понимаем по-разному. Сталин, конечно, готов подтвердить принцип унификации вооруженных сил Китая, поскольку знает, что подобная унификация практически возможна только на условиях, приемлемых для Коммунистической партии Китая…

Я утверждаю, что в будущем советская политика в Китае останется такой же, какой она была в недавнем прошлом – максимум контроля, при минимуме ответственности, над теми частями Азии, которые примыкают к советской границе. Для меня совершенно ясно, что цели Москвы в этом регионе состоят в следующем: 1. Возобновление (по сути, если не буквально) контроля над территориями и дипломатического контроля над всеми районами Азии, которыми Россия владела при царе. 2. Доминирование в районах Китая, прилегающих к советской границе. 3. Контроль над теми территориями Китая, которые сейчас заняты японцами, с целью недопущения в этот район других иностранных держав, включая Америку и Англию…

Было бы трагично, если бы наше естественное стремление к помощи Советского Союза в этом регионе вместе с употреблением Сталиным выражений, которые можно трактовать как угодно, приведут нас к ненужным надеждам на советскую поддержку или даже на одобрение с их стороны наших долгосрочных целей в Китае».

В целом посол Гарриман положительно воспринял эту мою интерпретацию. Что касается мистера Дэвиса, то этот человек считался у нас знатоком китайской политической ситуации, и я сам многому у него научился. Он был предан интересам нашего правительства и никогда не имел никаких симпатий к коммунистам. И такой человек вскоре после описываемых событий годами подвергался унизительным допросам в различных комитетах конгресса по расследованию и советах по проверке лояльности во многом из-за обвинений, инспирированных тем же генералом Хэрли. Вот до какого состояния, похожего на дурной сон, могли дойти официальный Вашингтон и во многом также наше общественное мнение в то время, когда злость, страх и другие эмоции взяли верх над разумом.

* * *

Я не помню, чтобы испытывал восторг по поводу окончания войны в Европе. Как все, я радовался прекращению кровопролития и разрушений на полях битв. Но я абсолютно не верил в возможность трехстороннего сотрудничества в управлении послевоенной Германией. И все же мы, американцы, строили планы на будущее. У нас не было никаких реалистичных программ, и мы не смогли заключить адекватного соглашения с англичанами о создании западных оккупационных зон, а такое соглашение позволило бы нам, как мне казалось, эффективно противостоять политическому давлению, которое, как я ожидал, будут оказывать на нас немецкие коммунисты при советской поддержке. В то же время появилось множество слухов о жестокостях, творимых частью советских военнослужащих (правда, не из тех, кто сражался на передовой) на освобожденных немецких территориях. Я размышлял о том, к такой ли победе мы стремились и не теряет ли она свою реальность, будучи оплачена такой ценой.

Весть о победе достигла Москвы рано утром 8 мая, и в городе началось праздничное ликование, нарушившее его обычную будничную жизнь. На здании, где находились наша канцелярия и квартиры сотрудников, конечно, всегда был вывешен американский флаг, а на соседнем здании гостиницы «Националь» тогда вывешивали флаги тех союзников, чьи миссии не имели в Москве собственного помещения и ютились в гостиничных номерах.

Около 10 часов утра на улице появилась колонна людей, преимущественно студенческой молодежи, которые маршировали со знаменами и пели песни. Заметив флаги союзных держав на здании «Националя», а также американский флаг на нашем здании, они стали выкрикивать восторженные приветствия и выражать свои дружеские чувства по отношению к нам. На просторную площадь перед нашим зданием все прибывали люди, и к демонстрантам вскоре присоединились тысячи новых участников шествия. Мы были тронуты этими проявлениями дружеских чувств. Наши сотрудники вышли на балконы и махали руками москвичам в знак дружеского приветствия.

В качестве жеста взаимности по отношению к людям, выражавшим нам свои симпатии, я послал одного из наших людей в гостиницу «Националь» за советским флагом, который был затем вывешен рядом с американским. Это вызвало в толпе новый взрыв восторга и энтузиазма. Однако, как временный поверенный в делах США в СССР (посла тогда в Москве не было), я счел нужным сказать хотя бы пару одобрительных слов, обращаясь к москвичам. Я прокричал им по-русски: «Поздравляю с Днем Победы. Слава советским союзникам!» Это все, что я счел подходящим для приветствия. После этого, в порыве радостного возбуждения, участники манифестации подняли на руках советского солдата так, чтобы он смог до нас дотянуться (мы стояли в это время на цоколе одной из больших колонн, украшавших наше здание). Солдат встал рядом с моим соседом, американским сержантом, обнял его (к изумлению последнего) и стащил вниз. Толпа москвичей тут же начала качать сержанта, и вскоре он исчез из нашего поля зрения (мне рассказывали, будто он вернулся только на следующий день).