Схватка за Амур - Станислав Федотов

Всю эту историю знала одна Анна Васильевна, с которой поделился муж перед кончиной, но она первопричиной зла считала Андре Леграна. По сути, так оно и было, отчего французу и оказали такой уничижительный прием. Однако помнила Анна Васильевна и другие предсмертные слова мужа, который словно предвидел, как обернется дело, но, может быть, просто верил в порядочность побратима. А слова сказал он несложные и очень важные: «Не мешай, Анюта, счастью Настеньки». И, когда дочь попросила благословить ее на брак с Андре и отъезд во Францию, мать сделала это с иконой Богородицы в руках.

Отец Анри, Арман дю Буа, семью сына принял с распростертыми объятиями. Безмерно его обрадовала и новая беременность charmant Anastasi[35], как он с удовольствием называл русскую невестку. Но счастье его длилось недолго: здоровье, подорванное отчаянием от потери сына – он же считал его погибшим, – уже не восстановилось, и Анри с Анастасией похоронили старого наполеоновского офицера в семейном склепе.

Настенька поначалу удивилась превращению Андре в Анри, или, вернее, наоборот – Анри Дюбуа в Андре Леграна, но муж назвал это коммерческой необходимостью, и она легко приняла такое странноватое объяснение. В конечном счете, для нее было главным постоянно быть рядом с любимым, а какое он носит имя – не столь уж и важно.

В свою очередь, Анри по возвращении написал письмо маркизу де Лавалье с отказом от службы и, посчитав свою миссию выполненной, с удовольствием занялся нежно любимой женой и обожаемым сыном Никитой, который в свои полтора года уже знал много русских и французских слов, бренчал на фортепьяно и рисовал какие-то каракули. Приходилось уделять внимание и хозяйству имения, что Анри делал весьма неохотно, перекладывая заботы на управляющего Роже Байярда. Он мог бы им вообще не заниматься, поскольку семейство Мясниковых дало за Настенькой немалое приданое, позволяющее жить припеваючи, но Анри альфонсизм считал неприемлемым даже в семейном варианте.

В любом случае, с разведкой он себя больше не связывал, и приезд Лавалье явился для него событием пренеприятным, он даже не пытался это скрывать.

Маркиз, наоборот, излучал аристократическую любезность, выказывая Анри дружеское расположение, называл его по имени и на «ты»; наговорил кучу комплиментов Анастасии; потрепав Никиту по кудрявой головке, сравнил его с ангелом, что вызвало довольную улыбку матери и ироническую усмешку отца. И, видимо, решив, что с церемониями покончено, спросил, улыбаясь во весь свой большой, напоминающий жабий, рот:

– Надеюсь, Анри, по старой дружбе ты пригласишь меня на обед? Я чертовски проголодался, добираясь к тебе от железной дороги. Как вы считаете, мадам?

– Да-да! – воскликнула Анастасия. – Я пойду распоряжусь. Через двадцать минут ждем вас к столу. – И позвала по-русски сына, который увлекся разглядыванием бабочки на цветке: – Никита, иди за мной!

Мальчуган послушно побежал к дому, а маркиз подхватил Анри под руку и увлек в другую сторону, где за большой куртиной жасмина под сенью двух могучих вязов притаилась уютная садовая скамья.

– Насколько я понял, господин капитан, ваша жена совсем даже не Катрин де Ришмон, тем не менее примите мои поздравления: и она, и ваш сын просто очаровательны. – Маркиз уселся на скамью и пригласил Анри последовать его примеру. Но Дюбуа остался стоять.

– Я больше не капитан, и оставьте ваши поздравления при себе, – довольно грубо сказал он.

– Да, да, простите, – засуетился маркиз, сунул руку под плащ и вытащил плоский кожаный футляр. – Вот, примите патент. Вам присвоен чин майора.

Анри машинально взял протянутый лист с висящей внизу сургучной печатью, пробежал глазами текст.

– Если мне не изменяет память, майор – это хозяйственная должность…

– В разведке – это чин, следующий за капитаном, – холодно сказал Лавалье. – А вы нужны разведке. Напряжение в отношениях с Россией растет, года через полтора-два будет война, и мы должны знать, что творится на российском крайнем Востоке.

– Да зачем это нам нужно?! – в сердцах воскликнул Анри. – Что мы там позабыли?!

– Это в интересах Франции. Думаете, великий Лаперуз занимался в тех местах только географией?

– Меня не интересует, чем занимался Лаперуз. – Анри протянул патент обратно. – Главное, этим не хочу заниматься я.

– Оставьте патент себе. – Лавалье встал. – На полгода я даю вам отпуск… по семейным обстоятельствам. А потом, полагаю, вы измените свое решение.

– Не надейтесь!

– Я не очень вас огорчу, если откажусь от обеда? Передайте мои извинения мадам Дюбуа.

– Передам, – буркнул Анри.

Маркиз сделал пару шагов и остановился, обернулся:

– Вы уже совсем не любите Катрин де Ришмон?

– Я не собираюсь с вами откровенничать, – резко сказал Анри.

– Я так и думал, – кивнул Лавалье, приподнял шляпу и скрылся за деревьями, направляясь на железнодорожную станцию.«Сволочь», – подумал Анри, взял и ударил в незащищенное место.

3

– Катрин, вы когда уезжаете в Петербург? – Элиза отставила виолончель (она разучивала новую пьесу – ноктюрн модного композитора Огюста Франкомма) и подошла к подруге, сидевшей в кресле с книжкой.

– Ты что-то спросила? – подняла голову Катрин.

– Что это тебя так увлекло?

– Это Михаил Лермонтов. Я потрясена – какая гордая, мятежная душа! Какие сильные стихи! Мой любимый Готье по сравнению с ним просто позер. У него тут поэма «Мцыри», про юного монаха – читаю, слезы наворачиваются…

– Лермонтов? – наморщила лобик Элиза. – Тот, который погиб на дуэли? Знаю. Ему было всего двадцать семь лет. Знаменитому Пушкину – тридцать семь и тоже смерть на дуэли. Лучших поэтов России молодыми убивают на дуэлях – это, по-моему, подозрительно. Ты не находишь?

– Наш Франсуа Вийон, между прочим, тоже погиб молодым, да к тому же на виселице.

– Это – легенда, Катрин. Виселицу отменили, а вот когда и где он умер, до сих пор не известно. Но, вообще-то, поэзия – удел молодых. Кто-то правильно сказал: «Поэты долго не живут, а кто живет – те не поэты».

– Как это жестоко! – вздохнула Катрин. – Так о чем ты меня спросила?

– О чем? А-а, когда вы уезжаете в Петербург?

– Ой, еще нескоро. Николя только начинает поправляться. Раньше сентября едва ли.

– Как бы я хотела поехать с вами! – мечтательно закинула руки за шею Элиза. – Сходить в концерт, в театр, в Малый Эрмитаж…

– Боюсь, это невозможно. Я еще не уверена, что Николя возьмет меня. Ты же знаешь, как он экономит казенные деньги.

– У меня есть и свои. Я же здесь их почти не трачу. Живу на вашем иждивении – даже неудобно.

– Ты – наша гостья, живи, сколько хочешь. Мне без тебя было бы много скучней. – Катрин встала и обняла Элизу. – А Николя, если согласится взять тебя, ни за что не позволит тебе ехать на свои деньги. Они тебе еще пригодятся, когда Сибирь надоест и надумаешь возвращаться во Францию.