Обет без молчания - Ольга Володарская

Новый год мы отмечали вместе в большой компании. Было весело, интересно. Я выпила немного шампанского — Сурен уговорил. После нашей попойки с Клаусом меня целый день выворачивало, и я зареклась употреблять спиртное. Лучше лимонад. Но в тот Новый год вместо него в моем фужере пузырилось шампанское. Я захмелела, и мы поцеловались! По-настоящему, а не как раньше: чмок-чмок в щечку.

У Сурена были мягкие губы и щекочущие усы — мне по-прежнему нравились мужчины с растительностью на лице. Он умело целовался, приятно пах коньяком и горьким шоколадом. Но, несмотря на все это, я не получила никакого удовольствия. Отмечала, что технически все исполнено прекрасно, и нет ничего, что бы отвратило, но отстранилась через несколько секунд и вытерла рот рукой. Не демонстративно — тайком, чтобы не обидеть.

— Что-то не так? — спросил Сурен.

— Прости, но я не могу.

— Не можешь… что? Я не пытаюсь тебя соблазнить. Мы просто целуемся. В этом нет ничего дурного.

— Знаю. Но я влюблена в другого. И, как оказалось, хочу целоваться только с ним.

Конечно, Сурен обиделся. Я задела его гордость, и он перестал со мной разговаривать. Раз и навсегда! Первое время он кивал мне в знак приветствия, а потом стал просто игнорировать. Вскоре он женился, и удачно. Подружки считали, что мне назло. Я же думаю, что просто нашел свою женщину. Как, впрочем, и Захар, мой добрый друг. Его избранницей стала актриса, чем-то похожая на Клару Лучко.

Благодаря ей я попала в ГДР, но произошло это только в 1970 году. Как я ни рвалась туда раньше, ничего не получалось. Не помогали ни связи папы, ни рекомендации преподавателей, комсоргов, а впоследствии работодателя. Был шанс уехать в 1967-м на целое лето в германо-советский пионерский лагерь вожатой. Я подала заявку, и она была одобрена, но увы… В Германию я так и не попала: не прошла медосмотр. Я была в таком возбужденном состоянии все дни, что не замечала температуры. Думала, меня просто от волнения в жар бросает. А голова болит, потому что не высыпаюсь и, опять же, нервничаю. Горло же саднит из-за мороженого, которое я глотала на ходу. Но оказалось, что у меня свинка: заразная болезнь и очень опасная для взрослых.

Меня не положили в больницу, а изолировали дома. Мама, переболевшая этой дрянью в детстве, за мной ухаживала. Через две недели я была признана здоровой и незаразной, но в Германию поехать уже не смогла — мое место было занято.

«Не судьба нам быть вместе! — истерила я. — Это же очевидно! Мне почти двадцать шесть. Я — старая дева!»

Клаус, как мог, меня успокаивал. Мы по-прежнему переписывались и изредка беседовали по телефону — международные переговоры были очень дороги. Ради меня он не пошел учиться на машиниста и не стал поступать в военное училище, а там он был бы на своем месте. Но железнодорожникам и офицерам путь в СССР был заказан. КГБ таких не впускало в страну, как и представителей многих других профессий. Но аптекари, особенно потомственные, подозрений не вызывали, и Клаус стал им. А еще комсомольцем.

Я же в двадцать пять вступила в партию. И все равно мы никак не могли встретиться до 1970-го. И тогда произошло не иначе как чудо.

«Клара Лучко» отправлялась на Берлинский кинофестиваль, проводившийся с 1951 года, в числе советской творческой группы. Она чудом в нее попала: не дали разрешение на выезд одной из кинодив, и ее заменили менее известной, но очень красивой, а главное, «правильной» актрисой. Та имела крестьянское происхождение, играла исключительно героинь из народа и была замужем за надежным партийцем. Надо сказать, что «Клара», она же Лара, Лариса — то есть не только внешне жена Захара походила на его кумира, но имела и созвучное имя, — ехать в Берлин не хотела, боялась опозориться. Она ни языков не знала, ни манер, одевалась как придется, поэтому прибежала за советами ко мне. Я научила, чему смогла, одолжила несколько нарядов, но Лариса все равно не успокаивалась.

— Вот бы ты со мной поехала, — говорила она. — Поддерживала бы меня, давала советы.

— Ты сама знаешь, это невозможно. Даже супругам нельзя сопровождать членов группы.

— Но дива пристроила в нее свою товарку, парикмахершу: только она может ее куцые прядки взбить так, что они гривой кажутся. Якобы переводчицей, а она, кроме русского, только матерным владеет. И нет бы отказалась от поездки, когда подруге разрешение на выезд не дали, так нет, осталась!

— Да, от меня было бы больше пользы.

— Конечно! Ты же настоящий переводчик, а еще хорошая подруга. Всем, не только мне, было бы лучше, отправься ты вместо парикмахерши.

— Жаль, что уже ничего нельзя сделать.

— Это мы еще посмотрим!

Я не верила в то, что у Ларисы что-то получится. Но чудо свершилось! Меня взяли переводчиком. И я стала спешно собираться в Берлин.

***

Мы не виделись с Клаусом пятнадцать лет.

Это очень-очень-очень долго! По любым масштабам. А если учесть тот факт, что нам всего по двадцать девять, то получается — большую половину жизни мы провели в разлуке.

Перед встречей я так волновалась, что не могла застегнуть платье. Мне помогала Лара-Клара, но она не понимала до конца, что со мной творится. Я по-прежнему оберегала огонек нашей с Клаусом любви и никому не рассказывала о своих чувствах. Но многим было известно, что у меня есть друг немец, с которым мы переписываемся долгие годы и при случае встретимся.

— Не думала, что ты такая же психичка, как я, — трещала Лариса, помогая мне собраться. — Нет, ты даже хуже! Я хотя бы боюсь опозорить нацию. А ты с другом встречаешься и дрожишь. Почему?

— Не знаю, — блеяла я в ответ.

— Или вы были не просто друзьями? — заподозрила она.

— Просто…

Я не могла продолжать диалог. Дышать, как мне казалось, тоже. Мне не хватало воздуха, и я выбежала на балкон, а под ним… Клаус!

Он стоял у входа в гостиницу. Тоже волновался: теребил застежки, перекидывал из руки в руку букетик лаванды, чесал щеку, раздраженную после неаккуратного бритья. Клаус не знал, в каком номере я живу, и не поднимал глаз.

— Это он? — спросила Лара. — Да, теперь я верю в то, что между вами ничего не было. Этот немец тебе не соответствует. Ты королева, а он… — Она вздохнула. — Не свинопас, конечно. Скорее, придворный лакей.

Я не обиделась на это замечание. Что мне до мнения других? Оно основано только на первом впечатлении и обманчиво, мне ли не знать.

— Клаус! — крикнула я.

Он задрал голову и, увидев меня, просиял.

— Страшненький какой, — пробормотала Лариса. — Рот до ушей. А они торчат, как у Чебурашки.

Этого нового мультяшного героя я видела по телевизору. Но у Клауса уши были совсем другими — не круглыми и оттопыривались только сверху. По мне, лопоухость шла Клаусу. А соломенные усы, что он отрастил, превращали в настоящего красавца. Лара говорит, что он страшненький? Да что она понимает? Неужели не видит эти глаза, улыбку, шелковистые волосы, которые пострижены под полубокс?