Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2 - Александр Бушков

— Знаю, — сказал Мазур.

Еще Ольга ему рассказывала двадцать лет назад о здешней специфике: местные разведки слабоваты, но они сплошь и рядом потаенно утаскивают по крохам информацию у больших. Там, где дерутся из-за добычи два громадных тигра, крохотная, вся из себя незаметная мышка-норушка сумеет отщипнуть и себе кусочек...

—Очень много там интересного, —сказала Белль. — Только нет никакой конкретики в том, что касается той или иной страны. За пятьдесят лет один-единственный раз просветились... нет, не так, засветились французы, когда их пловцы подорвали суденышко «гринписовцев». В остальных случаях — полный мрак. Только иногда идут примечания: «предположительно, русские», «предположительно, американцы», «предположительно, англичане». А иногда написано: «Вероятно, результат действий боевых пловцов, но точно утверждать нельзя».

Я бы тебе больше сказал, милая, с натуральным превосходством взрослого над неопытным малышом подумал Мазур. Иногда об этих «действиях» вообще никто никогда не узнавал. Только те, кто в них участвовал — и, разумеется, их начальство. Так тоже случалось не так уж редко... Вот именно, «предположительно». Американцы могут лишь предполагать, что случилось с группой Драйтона, а мы так и не знаем, где конкретно осталась на дне тройка Ковбоя...

Белль продолжала:

— Вот так я и поняла: вам немало пришлось странствовать по свету, как и вашим соперникам. Вы все равно не скажете, вы профессионал, куда уж мне, но я все равно догадываюсь... Догадываться ведь никому не запрещено?

— Верно, — хмыкнул Мазур, покрепче прижав ее к себе. — То-то и зашел разговор о женщинах по всему свету...

— У женщин своя логика, — Мазур почувствовал щекой, что Белль улыбается. — Они и из секретных документов часто делают сугубо женские выводы... Сеньор адмирал...

— Слушай, — сказал Мазур. — Можешь ты наконец называть меня по имени и на «ты»? Я не владею испанским, но точно знаю, что обращение на «ты» там есть.

— Есть, — сказала Белль. — Я обязательно попытаюсь, но мне нужно будет привыкнуть. Если только вы мне дадите время...

— Ты о чем? — искренне не понял Мазур.

— Я распрекрасно понимаю, что будущего у нас нет, — сказала Белль с неприкрытой грустью. — Рано или поздно вы обязательно уедете. Вы здесь не останетесь навсегда, а я, даже случись все, как в кино, не смогла бы с вами ехать — я отдавала присягу. Будущего у нас нет. Но... Вы не оставите меня, пока будете здесь? Ведь правда, не оставите?

— Ты что, всерьез полагаешь, что я могу...

— Не особенно так, —сказала Белль. — Но моряки...

— Моряки бывают разные, — сказал Мазур. — Пока я здесь, ты со мной. Уясни накрепко. Если честно, я вообще не пойму, зачем такая девушка связалась со старым чертом вроде меня. Вокруг столько блестящих лейтенантов...

— Они мальчишки, — серьезно сказала Белль. — И молодые, и те, кто постарше. Они в жизни, как это, не обнюхали пороха. А вы — мужчина. Настоящий. Десперадо... как-это по-русски... удалец. Здесь, в Южной Америке, женщины любят десперадо. Они перед ними растаивают, как я таю в ваших объятиях... И перестаньте твердить, что вы старый. Никакой вы не старый. Вы только что великолепно любили меня... И я хочу, чтобы вы это сделали со мной еще и еще... Чтобы я побыстрее набралась смелости прозывать вас по имени и на «ты»...

Хитроумная машинка Лаврика исправно вертела крохотными радарами и мигала разноцветными огоньками, служа Родине изо всех своих электронных сил. Мазур (что греха таить, изрядно невыспавшийся) приканчивал третью чашку кофе, глядя на экран огромного адмиральского телевизора. Звук он не выключал — просто убавил до той громкости, которая, как Лаврик заверил, его машинке нисколечко не мешает, наоборот, служит точной настройкой для какого-то хитроумного процесса, суть которого он и сам не понимает, но ничуть от этого не комплексует.

Еще один диск из купленных здесь Мазуром. На экране лихо выплясывали три совсем молоденьких девчонки в коротеньких разноцветных платьях, звучала задорная песенка на языке, которым Мазур не владел, но это не имело значения. Ностальгия и так пробивала со страшной силой, и не было нужды понимать слова. Те две, по бокам, служили чисто для декорации — так, припевочки. А посередине... Неповторимая, прелестная Сандра, сорок лет назад — сексуальная фантазия очень многих, не только юных курсантов, но и офицеров постарше. Тогда, правда, словечко «сексуальная фантазия» было совершенно не в ходу, но сути дела это не меняло. Видеомагнитофоны в Советском Союзе тогда существовали исключительно в фантастических романах, но фотографии (порой переснятые с десятых копий) туда попадали, были и счастливчики, которым удавалось попасть на ее концерт (она когда-то часто гастролировала в СССР). Но очень многим доставался только голос...

— Ну вот и все, — удовлетворенно сказал Лаврик. — Твой номер по-прежнему чист, как помыслы трехлетнего карапуза. Это хорошо. Дай-ка я тоже кофейку... — он налил себе полную чашку из большого серебряного кофейника, отпил немного, уставился на экран со столь же ностальгической тоской. — Ах, Сандра... Ох, Сандра... Как молоды мы были... Все. Как мы не верили, что когда-нибудь состаримся... Знаешь, дело прошлое, но теперь рассказать можно — и жизнь не та, и мы не те, и замполитов сто лет как нет. Был я однажды на ее «живом» концерте. Еще когда она пела в «Арабесках», с этими двумя коряжками.

— Это как же ты ухитрился? — с некоторым недоверием спросил Мазур. — Вся наша тогдашняя бандочка мечтала на ее живой концерт попасть, но как-то так получалось: когда она приезжала в Союз, никого из нас в Союзе не было, как ведьма какая ворожила. И тебя тоже. Уж тогда бы ты неделю хвастал, как любой, наверно, из нас...

— Да это не дома, — безмятежно сказал Лаврик. — В Амстердаме. Ей тогда и восемнадцати не было, без каких-то месяцев...

Мазур пытливо посмотрел на него. Лаврик ответил чистейшим, незамутненным ангельским взглядом, прекрасно Мазуру знакомым за сорок с лишним лет.

— Так-так-так... — сказал Мазур. — Я не супершпион, как ты, но тут не такая уж хитрая дедукция нужна. Сандре не было и восемнадцати, Амстердам... Это могла быть только операция «Канал». В ходе которой нам всем категорически запрещалось посещать какие бы то ни было места скопления народа — от митингов за мир до кабаков. Не говоря уж об эстрадных концертах. Вот только однажды вечером кое-кто прочно слег в постель с подозрением на легкое пищевое отравление, ему вкатили кучу лекарств, дали снотворное, велели до. утра не беспокоить...

— Черт знает какую дрянь можно было сожрать в Амстердаме, даже во вполне приличном кафе, — ухмыльнулся Лаврик.

—Ага, — уверенно сказал Мазур. — В полном соответствии с указаниями нашего эскулапа тебя и не тревожили в номере до утра, а утром тебе полегчало. Ты, конечно, не в окно вылезал? Мы тогда на четвертом этаже жили, улица была ярко освещена, полицаи ходили...

— Я ж не супермен, — еще шире ухмыльнулся Лаврик. - Как культурный европейский человек, прошел по коридору. Правда, в паричке, с дурацкими приклеенными усиками, в очочках с простыми стеклами, с парой вкладышей за щеки и зубной накладкой. Этакий провинциальный учителишка. Вполне вписался в толпу.