Невидимый Саратов - Михаил Сергеевич Левантовский

двигаясь как можно незаметнее, дотянулся до фонарика, выключил его и спрятал под себя. Так же плавно подвинулся вперед, поджал ноги и забрался под покрывало целиком.

Надеясь, что его не видно, задержал дыхание. Вспомнились фильмы про подводников и про ниндзя и еще зачем-то про техники спецназа.

Коварная память подкинула строчку из стихов: «Под лаской плюшевого пледа». Плед был совсем не плюшевым и вовсе не ласковым. Мокрый, тяжелый, он, казалось, не пропускал воздух, и тут снова вспомнились фильмы про подводников.

Саратов представил, как к нему подходит патрульный, просит встать, еще раз по-хорошему просит встать, и вот он встает. Говорит, что понимает, как это всё странно выглядит, человек с фонариком поздним вечером ищет что-то в траве, но это, гражданин начальник, совсем не то, что вы думаете. Гражданин начальник, возможно, порадуется, что его назвали начальником, может, как-то смягчится, а может, наоборот, сразу просечет, что так выражаются преступные элементы, а простые законопослушные граждане так не выражаются: «гражданин начальник». И тогда патрульный видит, что человек под пледом – без одежды и в одних трусах.

«Как странно звучит», – рассудил Саратов. Фраза «в одних трусах» отвлекла его на мгновение, и в это мгновение он вообразил людей в нескольких трусах. И подумал: если на ком-то надето несколько трусов, но больше ничего нет, можно ли сказать, что этот человек «в одних трусах»?

От газона тянуло сырой землей и чем-то склизким, скользким. Саратов ощупал траву – не раздавил ли улитку.

Вдох, долгий выдох, вдох через нос, долгий выдох.

Воображаемый патрульный представляется, говорит про вечерний рейд. Спрашивает, кто Саратов такой и что он тут делает, чем занимается. Наверное, еще с издевкой спрашивает: «Чем занимаетесь-то, уважаемый?»

Уважаемый, накрытый мокрой тряпкой, не знает, что ответить.

«Давай, давай, давай, придумывай», – говорит он про себя.

Можно сыграть на дурачка и сказать, что был в гостях, выпивали, немного бахнул лишнего, решил пойти домой, а поскольку бахнул лишнего, то и отправился в путь, получается, как хоббит. Уточнить, видел ли патрульный этот фильм, а если не видел, то рассказать, что у хоббитов такие накидки, плащи, и вот он тоже в накидке. А до дома тут всего ничего, он быстро сейчас дойдет, никого не потревожит, ничего плохого не сделает, просто вот так получилось.

Или можно сказать, что на него напали, ограбили, побили и оставили здесь лежать, а фонариком в лицо светили.

«Ну да, блять, конечно, – расстроился Саратов, – избили, фонарик бросили, а потом сжалились, ведь дождь всё-таки. И пледом укрыли. А чтобы не простудился, зимние галоши на ноги набули».

Еще можно сказать, что ничего не помнит, страдает потерей памяти – вышел из дома покурить, потом всё как в тумане, и вот уже здесь, и хорошо, что хоть вы подошли. Поехать в отделение, прикинуться болезным, сказать, что жена подтвердит. Дальше Оля подыграет.

На этой мысли Саратов затих и вспомнил, что живут они в маленьком городке, и все всех тут знают, и в полиции его тоже узнают, не станут кошмарить, а там слово за слово да отпустят.

Послышались шаги, кто-то остановился рядом. Пальцы крепко вцепились в край пледа. «Если дернут, буду держать. Тогда подумают, что это на зиму что-то укрыли, кусты какие-нибудь, а накидка к земле примерзла, не оттаяла еще».

За плед действительно дернули, только сзади. В спину мягко ткнули дважды.

«Дубинка, – догадался Саратов, – пальцем брезгуют, дубинкой тычут».

– Э-э, – раздался глухой голос, – ты там живой?

В спину снова мягко ткнули и подошли ближе:

– У тебя там ингаляции, что ли, вечерние? Вылезай давай.

Плед с силой рванули в сторону, пальцы не удержали краешек, и Саратов остался полусидеть-полулежать в галошах и трусах, пряча голову в плечи, будто это поможет стать немного незаметнее.

– Ты чего, старичок?

Голова по-черепашьи вылезла из плеч и повернулась к говорившему.

– Серёга?

– А когда не Серёга. Ты чего тут Газманова-то исполняешь, дядь? Капец. Вставай давай, мокрый вон весь.

– Почему Газманова? – спросил Саратов. – Не понял.

– Ну у него там было типа «ноздрями землю втяну». – Заруцкий накинул на друга свою куртку, подхватил под руку, оглянулся вокруг. – Ты давай вставай уже. Етить. Еще и голый, ты где так ухайдокался, мужчина?

– Да я не то чтобы голый, – Саратов кивнул на ноги, – вон у меня.

– А, ну конечно! Извините, не приметил черевички. А чё нарядные такие? Чё случилось-то вообще, тебя потеряли все сегодня, ты в курсе?

Саратов включил фонарик и попросил не двигаться.

– Дядь! – возмутился Заруцкий. – Ты давай это самое, не дури.

– Стой, где стоишь, – Саратов посветил на асфальт. – Улитку раздавишь.

Пятно света пробежало у ног, обогнуло ботинок, переплыло черную лужу и вернулось обратно, ничего не найдя. Лучик прыгнул на Заруцкого, жалобно дрогнул, пополз вверх по одежде и осветил лицо – вид скорбно нахмуренный, сосредоточенный, недоумевающий.

Пар изо рта.

Саратов вспомнил, как однажды они встретили возле вокзала глухонемого, который танцевал за деньги. На шее у человека висел плеер, похожий на радиоприемник, из плеера торчала мигающая флешка. Танцующий дергал непропорционально маленькой головой, побитой в нескольких местах, старательно выплясывал локтями и коленями, чуть высунув маленький свой детский язык, и двигался совершенно невпопад музыке.

Заруцкий тогда остановился, посмотрел на танцора, и лицо у него – Саратову отчего-то хорошо запомнилось – сделалось ровно таким же. Сочувствующе-недоумевающим.

Снова посыпались вопросы – откуда звонил, где был, что стряслось, – но Саратов не отвечал, отрешенно глазея то на асфальт, то на газон, а потом, будто проснувшись, поглядел перед собой спокойно и ясно и попросил, как просят не шуметь:

– Серёг. Давай я тебе завтра всё расскажу нормально, окей? Закинь меня домой.

Через несколько минут Заруцкий уже выезжал с площади, предлагая Володе закурить, а потом, спохватившись, включил печку и подогрев: «Замерз небось, Федорино горе!»

Саратов быстро согрелся и с удовольствием вдыхал мешанину табака, освежителя, теплого запаха куртки, воздуха из окошка и смотрел на засыпающий городок.

– Я хер его знает, что ты учудил, – начал Заруцкий, – но, честно говоря, старик, сижу вот и думаю. Можешь не отвечать, я так, мысли вслух. Если вот я когда-нибудь позвоню тебе с просьбой приехать и ты сорвешься и реально такой приедешь, хотя у тебя тачки нет, ну не суть. Короче, если ты приедешь и я тоже вот, как ты, буду лежать на газоне в трусах, ты просто отвези меня домой тоже. Просто вот загрузи в тачку и реально домой. И можешь ничё даже не спрашивать. Хули тут спрашивать.

Заруцкий затянулся сигаретой, посигналил встречному