Прощённые долги - Инна Тронина

Готтхильф прикрыл глаза, будто вспоминая о чём-то своём. Когда он поднял веки, страшный пустынный холод в глазах сменился влажной добротой.

– И ты мировой парень, Всеволод… На брудершафт нам тут нечего выпить, но давай на «ты». Согласен?

– Двенадцать лет разница, а я вас на «ты»? – усомнился Грачёв.

– Я всегда за равноправие. Если человека унижаешь даже в таких мелочах, нельзя рассчитывать на его расположение. Ведь он будет тебя ненавидеть, а этого допустить нельзя. Верно? И на серьёзное дело идти, оставаясь в официальных отношениях, тоже опасно. Прежде надо сблизиться, а уж потом жизнью рисковать.

– Я никогда о таком не думал, – признался Всеволод. – Но сейчас вижу, что правда твоя.

– Тебе когда именно тридцать исполнилось? – почему-то спросил Филипп.

Всеволод уже ничему не удивлялся, разговаривая с этим загадочным человеком.

– Двенадцатого апреля. Все умилялись, что я родился в день полёта Гагарина, а мать ругалась последними словами. Весь медперсонал убежал праздновать, а её бросили сразу после родов, да ещё с иглой в вене, потому что кровь переливали. Ни воды попить, ни в сортир сходить, ни даже на койке повернуться нельзя. Лежи и слушай, как все во дворе орут. Мать вообще не понимала, какое это имеет отношения к медикам из Сочи.

– Ну что ж, Всеволод, так случилось, что мы оба апрельские. Только ты родился в великий день, а я в печальный. Тогда же, четвёртого апреля, умер мой отец, на которого я очень похож. Я даже не мог, как другие, праздновать свой день рождения, потому что мы вспоминали о нём и скорбели. И всю жизнь мне его не хватало. Даже сейчас, как вспомню, начинает в глазах щипать. Таких, как я, в Древнем Риме называли Постумами, девочек – Постумиями. Это – люди, родившиеся после смерти своих отцов. И в самом этом имени уже была трагедия. Думаю, что мы должны понять друг друга. Об одном хочу тебя предупредить, – Готтхильф понизил голос. – Там может случиться всякое. Ты понимаешь, о чём я говорю. Придётся иметь дело с субъектами, для которых единственный весомый аргумент – пуля. И нам придётся с этим считаться. Я не зря спросил, мочил ли ты, потому что не хотел лишать тебя невинности в этом деле. А раз ты уже пробовал, разговор другой. Кроме того, меньше вероятности, что ты растеряешься. Одно дело – палить по мишеням, другое – по живым людям. Короче, ты согласен ради спасения Андрея переступить закон, стать подсудным?

– Нет вопросов. В наше время законы вспоминают и забывают в зависимости от собственной выгоды.

– Запомни хорошенько, что я тебе сейчас скажу. Если начал, нужно дело доводить до конца, не бросать на середине. Никаких слюнявых условностей для тебя не должно существовать. Не понял? – Филипп поймал вопросительный взгляд Всеволода. – Объясняю. Да, ты стрелял по мужикам, бандитам, да ещё убившим твоего брата. Но в нашем случае под руку могут попасть женщины. Сможешь ты ради интересов дела поднять на них руку? А надо, потому что свидетелей оставлять нельзя. Подумай, Сева, хорошенько. Эти ребята эту слабость ментов вовсю используют. Сколько ваших людей таким образом пострадало! «Ах, женщина, слабое существо!» А бывают такие бабы, что амбала за пояс заткнут! Все проблемы, в основном, от марьян, мать их!.. – Филипп взглянул на часы. – Засиделись мы с тобой, а мне работать надо. Ты только ответь мне раз и навсегда – сможешь?

– Смогу. – Грачёв представил себе какую-то незнакомую интершу, попивающую вино в полупустом валютном баре. Это была не Лилия. Та ещё зимой завязала и большего всего боялась, что ей напомнят о прошлом. – Они ведь наших убивают вне зависимости от пола и возраста.

– Ты отдаёшь себе отчёт?.. – Готтхильф всё ещё не верил. – Это ведь зелье такое… Кому угодно задурят башку! Универсальное средство эти бабы. Вроде бы, мужик толковый, а тут начинает одни глупости делать.

– Филипп, я не бабник. Не в отца пошёл в этом смысле. – Всеволод понял, что тревожит Готтхильфа. – Моя личная жизнь оставляет желать лучшего. Не все брюнеты озабоченные, поверь. – Он встал со стула и застегнул пальто. – Слова на ветер я никогда не бросал. Если не уверен в себе, отказываюсь сразу.

Грачёв надел шляпу и пожал протянутую руку Готтхильфа. Тот написал на полоске бумаги номер телефона, по которому они могли отныне связаться, а потом сжёг её в пепельнице.

* * *

Над дорогой, заросшей рыжей увядшей травой, взметнулись и закружились сухие листья. «Волга» Чолина въехала под кроны сосенок; внутри машины тут же запахло грибами и черничным листом. Уже смеркалось, и Бен Палеев ещё издали заметил в окне двухэтажного деревянного дома лампочку под хрустальным колпаком.

Этот участок ничем не отличался от прочих – такой же тёмный мокрый забор, кое-где закреплённый алюминиевой проволокой, кусты чёрной и красной смородины, рябина, малина, крыжовник. Да ещё – перекопанные грядки с пожухлой ботвой, брошенный огородный инвентарь. За задах участка шумели пожелтевшей листвой березы. В огороде Бен заметил покрытый брезентом «Фольксваген». Тут же стояла серебристая «восьмёрка» под полиэтиленом.

Чолин вышел из машины, открыл калитку. Потом, вернувшись за руль, въехал за забор. Тотчас на крыльцо дома, выкрашенного в салатный цвет, появилась рыжеволосая женщина в «варёной» куртке и кожаной мини-юбке. Она была накрашена слишком ярко для дачного участка; такой грим был более уместен в ресторане. Дама собиралась перекурить, уже достала сигареты и зажигалку. Но, увидев приехавших, она заулыбалась, обнаружив две золотые фиксы на верхних передних зубах.

– Привет, привет, Мурзик! – Она сочно расцеловалась с Чолиным.

Бен Палеев и Лиза Сазонова, озираясь, выбрались из «Волги» и в растерянности переминались на утоптанной земле у крыльца.

– Хозяин тебя, что ли, ждал сегодня? – спросила рыжая.

– Меня, стало быть. Рад снова свидеться с тобой, Юляша. – Чолин был явно удивлён. – Как ты тут очутилась?

– С Мотенькой вместе приехала. – Юляша поманила пальцем Бена и Лизу. – Идите сюда, деточки. Выпить хотите? У меня водка есть, «Кавказ», коммерческая. Джин ещё с тоником. А как насчёт балычка? В магазинах-то шаром покати…

– Погоди, напьёмся ещё, – пообещал Чолин. – Проходите! – Он повернулся к своим спутникам. – Не бойтесь, не съедят вас здесь.

– Меня-то зачем сюда привезли? – одними губами прошелестела Лиза. В своей джинсовой курточке с меховым воротничком и болтающейся за спиной косой она выглядела школьницей. – Как ты думаешь, Бен?

– Почём я знаю? – Он дёрнул плечом. – Отвали.

Палеев совсем не хотел признаваться в том, что и сам здорово струхнул.

Из-за двери в комнату послушалась музыка, но не громкая, а протяжная, восточная. Вся веранда была заставлена вёдрами и кадками, и здесь же валялась лента от ручного пулемёта. Юляша, увидев её, ойкнула и поспешно прикрыла свёрнутым спальным мешком.

Чолин отворил дверь, и все четверо оказались в волшебном мире, который никак не сочетался с обыденностью осеннего посёлка. Здесь пахло духами и дорогим табаком, по углам мигали разноцветные огоньки, а на столе громоздились горы разнообразных деликатесов и фруктов. Музыка доносилась из магнитофона «Панасоник», стоящего прямо на полу.