Ключи от Стамбула - Олег Игнатьев

Почтовый тракт из Стамбула пролегал через Андрианополь, Журжу, Рущук, Бухарест, Яссы и Скуляны. На этом пути были ещё две конторы — Бухарестская в Валахии и Ясская в Молдавии. Журжа — граница Турции с Валахией, Молдавии с Бессарабией, в которой находились Скуляны. В Журже действовали карантины: константинопольская почта передавалась в ведение местных почтовых контор. Здесь турецкая контрразведка перлюстрировала иностранную корреспонденцию, снимала копии для дешифровки (русский шифр ей разгадать не удалось) и снова запечатывала письма.

Вновь прибывшие курьеры выдерживались в карантине от семи дней до трёх недель. По пересечении бессарабской границы константинопольская почта соединялась с одесской экстрапочтой и продолжала вместе с ней путь до Петербурга. Почту до границы вёз курьер российской миссии под охраной «янычара» или «татарина», обыкновенных жандармов, назначаемых турецкими властями.

Существовал и морской путь почтовой связи. Между Одессой и Стамбулом еженедельно курсировали пароходы и фрегаты с парусной оснасткой вплоть до глубокой зимы, когда Босфор нередко замерзал.

Почта морем и далее сушей шла обычно десять дней.

Развернув сеть агентов, Николай Павлович прекрасно знал состояние дел в турецком правительстве и был посвящён в тонкости внешней политики Порты. Его агенты мои добыть любой секретный материал, но проблема состояла в другом: как передать добытый «материал» в Россию, если турецкая контрразведка перекрывала все ходы и выходы, ведя тотальный контроль за перепиской русского посла. Специальные дипломатические пакеты, засургученные так, что ногти обломаешь, пока вскроешь, легко вскрывались турками. Как быть? Проворочавшись без сна целую ночь, Николай Павлович придумал простой, но гениальный ход: свою корреспонденцию он вкладывал в обычные дешёвые конверты, которые хранил с провонявшей селёдкой. Адрес подписывал не сам (его почерк хорошо известен туркам); за него это делал Дмитрий, нарочно расставлявший буквы вкривь и вкось. Письмо направлялось по частному адресу мидовского дворника или горчаковского кучера. Судя по ответам канцлера, письма доходили не только в целости, но и в завидной сохранности. Уловка удалась. Работа закипела.

— Нам осталось отыскать армянский Протокол, разгадать шифры британской разведки и можно считать, что дело сделано, — довольно потирая руки, сказал как-то Игнатьеву Михаил Александрович Хитрово, доподлинно зная, что агенты Николая Павловича день и ночь трудились в Персии и в Греции, в Италии и в Австрии, в Белграде и Каире, в Сирии, в Далмации, в Грузии; а еще в Боснии, в Хорватии, в Словении, и в небольшом княжестве Чёрная Гора. Про Болгарию можно не упоминать. Там каждый третий на него работал. Но больше всего их было в Стамбуле, и обходились они русской казне недёшево, уже хотя бы потому, что платных доносчиков у Абдул-Азиса насчитывалось не менее тридцати тысяч и каждому джуркалджы хотелось «сшибить копеечку» на добровольном шпионстве: падишах ежегодно тратил на своих соглядатаев три миллиона фунтов стерлингов, не считая особых расходов.

Оставалось только догадываться, почему годовой бюджет Турции исчислялся во франках, а расходы на контрразведку — в английской валюте?

Да и других вопросов было предостаточно.

Десятый день не унималась буря. Она срывала с домов крыши, ломала лёгкие постройки, и, словно отару овец на убой, гнала в Мраморное море тёмные волны Босфора.

Пароходы, в отличие от их бывалых капитанов, нервно смоливших крепчайший турецкий табак, едва дымили трубами, не решаясь тягаться со шквалистым северным ветром.

Напуганная штормовой дуроломной погодой, почтовая «Таврида» целую неделю проторчала в одесском порту. Сунулась было в открытое море, и тотчас поджала хвост, будто побитая дворняга. Забилась в свою конуру. Старенькая «Тамань» четыре дня простояла у выхода из Буюк-дерского пролива и, не решившись отправиться в рейс, возвратилась в Константинополь, имея на своём борту две посольских экспедиции.

По телеграфу сообщили, что стихия разгулялась не на шутку: только в одесской гавани потоплено пятьдесят судов! А что говорить о тех, кто на свой страх и риск отправился в плавание? Сколько людских жизней оборвалось в эти дни? Страшно подумать!

Игнатьев тяжело вздохнул и, перекрестившись на образ Николая Угодника, молитвенно попросил его утишить бурю и спасти людей, пребывающих в бедствии. Чувствовал он себя худо. Посольство уже пятнадцать дней оставался без писем. Прошлый раз «Таврида», пробившаяся через лёд, привезла сразу три почты. На следующий день капитан повёл её назад в Одессу, решив добраться на «авось». Николай Павлович, с тревогой проводивший пароход со своими срочными депешами, пришёл к неутешительному выводу: почтовое сообщение из рук вон плохое! Последняя телеграмма от Горчакова добиралась до него ровно две недели — четырнадцать дней. Его дипломатическая связь с Петербургом не шла ни в какое сравнение со связью других посланников со своими правительствами. Посол её величества королевы Англии сэр Генри Эллиот получал ответы на свои запросы на второй, много на третий день, а Игнатьев, случалось, на двадцать шестой. Впрочем, Горчаков уже привык к тому, что Игнатьев не беспокоит его лишними вопросами и действует по искре разумения. «Ладно! — подумал Николай Павлович, усаживаясь за рабочий стол. — Будет, что будет, а будет, что Бог даст!» К этой мудрой поговорке он нередко прибегал в Китае, где опасность подстерегала его на каждом шагу, а задача перед ним стояла ничуть не легче той, что стоит теперь в Константинополе: вот почему он вспоминал её с особым оптимистическим чувством. После десяти лет пребывания Константинополе и увеличения семейства он стал замечать в себе большую перемену. Хотя затруднительные обстоятельства, хитросплетения противников и различные препоны по-прежнему оживляли его, придавали свежесть голове и стойкое желание бороться, но неприятности, ожидаемые из Петербурга, отбивали прежнюю охоту к службе. Они словно напоминали ему, что новый директор Азиатского департамента, его бывший сослуживец и преемник Стремоухов, старший советник МИДа барон Жомини и им подобные, вроде того же Новикова, уже вдоволь насовали палок ему в колёса, с избытком заготовили крючков. Расчёт у этой шайки прост: лишить Игнатьева уверенности в своих силах и подвести к тому, чтоб он наделал немало ошибок. Складывалось впечатление, что люди преднамеренно творят подлости, так как замечено, что нечестивцы живут долго. Но, с другой стороны, здравый смысл подсказывает, что опираться нужно на терпение, да ещё на евангельскую заповедь: «Кому много дано, с того много и спросится». Посланнику России крайне важно помнить и не забывать об этом. В основе мудрости лежит смирение. Смирение стрелы на тетиве. Как говорил ему китайский монах Бао? «Правильно оперить стрелу, значит, облегчить ей путь, а правильно заострить наконечник, значит, уверовать в свою способность поражать цель». А если человеку удаётся изменить своё мировоззрение, улучшить образ человеческого существования, он приближается к бессмертию. Конечно, если человек пытается превзойти самого себя, это у многих возникает вопрос: а что он этим хочет сказать? Уж не утвердить ли своё превосходство над ними? Не зря у людей с ярко выраженным честолюбием и чувством собственного достоинства так много явных и тайных противников. Завистников и очернителей. Ложь и правда, реальность и вымысел всю жизнь идут бок о бок, локоть к локтю, и ссорятся между собой, и мирятся, но, в основном, враждуют. Люто и непримиримо. Вот почему каждую свою встречу с Абдул-Азисом, каждый диалог с ним Игнатьев выстраивал так, чтобы отчётливо просматривалось прошлое двух великих империй — России и Турции — и предвосхищалось будущее их добрососедство. А чтобы оно состоялось, надо ощущать его сегодня, надо приступать к нему, как приступают к делу чести, к храмовой службе и подвигу. Но кто бы только знал, как трудно, как неимоверно тяжко сочетать учтивость и отвагу! Кто бы только знал?! А спорить с иностранными послами? Призывать их видеть то, на что они привыкли закрывать глаза? Взывать к их разуму, к их совести, к их вере? Попробуйте повесить кошку, и вы скоро поймёте, что легче размозжить ей голову, нежели добиться своего.