Чары дракона - Катарина Керр

– Ну, кто бы это ни был, он, вероятно, уже далеко, – наконец сказал Порто. – Да и люди архонта сейчас как раз снимаются с дежурства. Я схожу к ним сегодня и сообщу начальнику караула, чтобы следующей ночью они отправляли сюда патрульных через равные промежутки времени. Давай посмотрим, что нам предстоит сегодня утром. Какие-нибудь посетители?

– Волшебник с рыночной площади. Придёт предсказывать судьбу нашей хозяйке за два часа до полудня. Она вчера сама пригласила его во время вечеринки.

Порто застонал от неудовольствия.

– Это её деньги, но почему она просто не выбросит их в канаву, если уж так хочет потерять? Я отправлюсь к архонту, когда придёт этот фигляр. Не выношу подобной чуши. А ты оставайся под рукой все время, пока он здесь. Не хочу обнаружить, что что-то из серебра исчезло вместе с ним.

– Я буду стоять у двери и не сводить с него глаз.

– Хорошо. Ну, светает. Иди колоть дрова для Винсимы, а я разбужу остальных.

Родри отправился наружу через кухню. Как только он вышел из двери, поднимающееся солнце омыло светом его лицо. Родри заморгал, выругался, повернулся спиной и вспомнил. Джилл. Он видел её на вечеринке. Женщина, которую он любит. Женщина, которую он каким-то образом потерял, очень давно, в Дэверри – в Кергонни. Она досталась этому жалкому убогому благородному господину, этой свинье, лорду Перрину, когда они оба сражались из-за кровной вражды какого-то господина. Родри тогда был серебряным кинжалом и оказался в осаде. Вначале Джилл приехала с армией, которая сняла осаду; потом они разделились. Как? Почему он оставил её в дане тьерина Греймина? Потому что прибывал вестник от короля! Родри поехал вместе со своим нанимателем, лордом Недом, встретить вестника, а когда они приехали назад, Джилл не было, её украли. Так ему сказали. Украл проклятый уродливый кузен Неда. Тряхнув головой, Родри рассмеялся вслух, а потом прошёл несколько шагов в танце, прямо у навеса с дровами. Он также вспомнил, как нашёл Перрина, и ту радость, которую испытал, когда избил его до потери чувств. Затем он… а затем он… Туман у него в сознании снова поднялся и закрыл все воспоминания о том, что случилось после того, как он оставил истекающего кровью Перрина на земле у стены коровника. Родри не смог ничего вспомнить о том, что случилось до того, как они с Джилл в один солнечный день подъехали к разрушающемуся дому лорда Неда. Как давно это было? Об этом Родри не имел ни малейшего представления.

– Родри! – послышался крик Винсимы, врываясь в его сознание. – Где дрова? Что с тобой? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Тысяча извинений! Сейчас иду!

Работая, он продолжал размышлять о том, что только что всплыло из глубин его памяти. Что-то особенно важное было связано с королевским вестником, но как он ни пытался, Родри не мог вспомнить, что это было, и, в конце концов, отказался от попыток. Он снова и снова проходил по драгоценным новым воспоминаниям, чтобы зафиксировать их. И тут новая мысль уколола его. А почему он вспомнил о Джилл именно сейчас? И только тогда на ум пришли слова волшебника Криселло, который объявил, что он вспомнит «все», когда снова увидит солнце.

– О, боги, я вспомнил!

Дикие материализовались вокруг него, два коричнево-пурпурных гнома, нежно-розовый с острыми, как иголки зубками и серый, которого он видел на рыночной площади.

– Гном Джилл!

Маленькое существо подпрыгнуло, протанцевало несколько победных па, а затем исчезло, забрав с собой товарищей. Родри охватила дрожь. Внезапно он ощутил освобождение, и теперь, после того, как он увидел Джилл, свобода опять имела для него значение. Тогда он понял, что каким-то образом его личность умерла вместе с воспоминаниями. То, что мы называем характером человека, – это немного больше, чем сумма его личных воспоминаний. От этой мысли Родри похолодел, он оказался на грани паники и отпрыгнул от неё подобно лошади, которая замечает на дороге гадюку.

Человек, который пользовался именем Пирралло, был невысоким, бледным и тучным, с толстой шеей, пухлыми щеками, которые с возрастом раздуются и обвиснут, от чего он станет похожим на жабу. На лице у него имелось много прыщей, которые со временем оставят шрамы и тёмные пятна, подобно бородавкам на коже жабы. Человек, известный как Гвин, удивился тому, насколько он ненавидит Пирралло. В конце концов, за свои тридцать два года он видел много гораздо более отвратительных существ. Возможно, ненависть возникла потому, что он знал: Пирралло не только партнёр, но ещё и шпион. Понимать, что кто-то следит за каждым твоим шагом и, используя магию, докладывает о них Главному Ястребу, – это привело бы в ужас многих посвящённых в ястребы. Гвина же это только раздражало, потому что его не беспокоило, будет он жить или умрёт. В последние дни его даже поражало, как мало его волнует собственная жизнь. Хотя он в любое время мог совершить самоубийство, усилие казалось слишком большим за сомнительную награду быть мёртвым, точно так же, как сомнительные радости быть живым являлись слишком малым побудительным мотивом, чтобы подлизываться к человеку, которого отправили судить о его надёжности. Гвин был даже готов признаться в том, что попросту провалил задание в деревне Деблис. Пусть это признание и будет иметь фатальные последствия, – лучше уж так, чем скулить и искать оправдания, как сделали бы большинство ястребов. Но только если бы он признался в этом самому Главному Ястребу, а не жабе Пирралло. Гвин считал это вопросом гордости – той небольшой гордости, которая была единственным, что у него ещё оставалось в жизни.

Заметив Родри, Гвин покинул город и отправился на север, где присоединился к своим сообщникам примерно через три часа после рассвета. Он обнаружил, что жаба ещё спит. Они стояли лагерем примерно в двенадцати милях от городских стен Вилинта вместе с небольшим караваном, который служил их прикрытием во время путешествия по островам. Хотя Пирралло иногда представлялся работорговцем, держать рабов было бы слишком рискованно. У рабов есть глаза, чтобы видеть происходящее, и языки, чтобы разболтать об увиденном. Вместо этого они вели с собой двадцать лошадей для продажи или обмена и двух конюхов, которые на самом деле являлись посвящёнными в ястребы, но занимали более низкое положение. Как предполагалось, Гвин был собственностью Пирралло – просто потому, что владение одним варваром давало жабе основания спрашивать о покупке ещё одного. Эта хитрость мучила Гвина, как и клеймо рождения в рабстве. Клеймо не отлипало от него, куда бы он ни отправился, даже когда он находился среди тех, кто следовал по тёмным тропам. До предыдущего лета Гвин принимал этот факт как должное, или забывал о нем, когда мог, а то испытывал извращённую гордость, когда не мог, но короткое путешествие по Дэверри совершенно перевернуло его взгляды на жизнь и себя самого. Гвин провёл много времени, думая об этой перемене в себе, и решил, что её просто-напросто вызвало проживание среди свободных людей. Конечно, над ним поработали куда более глубокие уровни души и памяти, и перемены произошли гораздо более серьёзные, чем он мог знать. Хотя Гвин не считался истинным варваром – его отец был из Бардека, а мать из Дэверри – он каким-то странным образом чувствовал, что Дэверри – это его дом, и он всю жизнь провёл в капкане, не зная этого, в ссылке, в чужой стране. И эта проклятая ссылка продолжится без надежды на освобождение.