Тираны. Страх - Вадим Чекунов

— Хэк!

Крик Семенова оборвался, голова отскочила, кувыркнулась в вязкой, уже прихваченной морозом луже под колодой. Палач оттолкнул ногой мелко трясущееся тело. Из шейного обрубка хлестало алым и горячим, растапливая мерзлую жижу под ногами палача.

— Что ж вы, псы шелудивые, творите?! — загремел вдруг голос государя над площадью. — Разве для озорства такого я вас сюда направил?!

Появление царя перепугало всех: и склонившуюся до земли чернь, и употевших за трудами опричников.

Басманов, комкая листы, всматривался в мрачное лицо царя и пытался сообразить, что ответить.

Иван ухватился за блестящего на посохе Волка так, что посинели лунки ногтей. Обвел собравшихся полным бешенства взором.

— Вот как вы службу справляете!

Дрожащий скулеж и многоголосый плач поплыли над залитой кровью площадью.

Люди падали и барахтались в грязи, вскидывали головы с невидящими глазами, озирались, кричали. Опричная стража и собранная чернь смешались в одно обомлевшее стадо. Покатился с крыльца старший Басманов. Пополз, хлюпая руками и коленями в кровяной жиже, к царю, силясь крикнуть что-то в оправдание, но горло сжало клещами страха. Сын его Федька присел по-девичьи на ступенях, закрыл лицо руками, впился крепкими зубами в ладонь, так что побежала кровь, и завыл тонко, леденяще.

Лишь царская свита, что прибыла с Иваном из монастыря, избежала высочайшего гнева — не обернулся государь, не устремил на стоявших позади него взгляда преобразившихся лютых глаз.

Басманов почти дополз до царских ног. Малюта, встревоженно наблюдавший за ним, выступил из-за плеча государя и потянул из ножен саблю. Бросил взгляд на царя.

Иван отнял руку от набалдашника, знаком велел Скуратову убрать оружие.

— Царь-батюшка… Иван Васильевич… верой и правдой ведь… — скороговоркой бормотал царский воевода, весь перемазанный кровью и нечис­тотами.

Малюта вогнал саблю в ножны, провел лапищей по рукояти, огладил и с сожалением отошел в сторону.

— Крамолу истребляли, государь… Они многие тут! Мы же всю ночь… Доносы принимали… списки писали!..

Царь удивленно смотрел на распластавшегося в его ногах Басманова.

— Да что с тобой, Алексей Данилович? — спросил Иван тихим голосом. — Встань-ка, любезный князь.

Воевода вскочил, отер лицо изнанкой кафтана. Преданно впился глазами в государя.

— Эх, Алешка, Алешка… — покачал головой царь. — Стар ты становишься. Грузен, неспешен. Эвон брюхо-то, на лавках сидя да на перинах лежа, взрастил.

Басманов всем видом изобразил согласие и сожаление.

— Сколько ж вы с утра тут нарубили, соколики? — желчно усмехнулся Иван, оценивая натекшую на площади кровь.

— Так это… Согласно спискам, государь! Пять сотен их, с довеском… Три сотни к твоему приезду едва успели.

— А довесок велик ли? — прищурился царь, оглядывая толпу.

Басманов задумался, припоминая.

— Да с полста наберется, государь. Вели Федора позвать, списки глянуть…

Иван вдруг разгневанно замахнулся на воеводу посохом:

— Мало! Мало изменников в твоих списках собачьих! На крючкотворство время истратил — а они вон, стоят живые себе! Мало шей посекли!

Царь резко развернулся, широким шагом направился к оставленному возку. На ходу обернулся и погрозил Басманову пальцем:

— К ночи чтобы со всеми управился! Затем людям отдых дай. После утрени выступать на тверских начнем

Опричный воевода кинулся исполнять.

Его сын поспешно выкрикивал имена обреченных дрожащим от перенесенного ужаса голосом:

— Акимов Мишка!

— Алпатов Максимка и жена его!

— Одинцова Анисья с приплодом!

Вмешался хриплый, еще не окрепший после пугливой немоты бас воеводы:

— Тащи портежницу и чертенят ее, отделывай разом!

— Сучилин Лексейка!

— Ивашка Андреев и сын его!

Снова басмановский хрип:

— Кидай всех в грязь да руби в пирожные мяса!

Крики и стоны, плачь и мольба.

Покинув площадь и проходя мимо груженных мертвечиной дровней, царь брезгливо приподнял полы шубы, перешагнул через пару попавших под ноги голов и забрался в возок. Дверцу, что выбил он при въезде в город, заботливые слуги притащили и споро приторочили.

— Устал я, Малюта, — пожаловался Иван возившемуся с дверной задвижкой Скуратову. — Мясом повсюду смердит, нечистотами, злобой. Найди место, где потише. Отдохнуть мне надо.

Опричник обрадованно вскинулся:

— Так это… Уже подобрал ночлег тебе, государь! Самая просторная усадьба, какая ни на есть в городишке этом, — купца Коноплева.

— Эка ты скор, Гришка… — удивился царь. — Когда ж успел только?

Скуратов смущенно кашлянул и махнул кому-то. Тут же рядом возникло молодое лицо с едва наметившимися усами и бородкой. Косматая меховая шапка была надвинута на брови по-скуратовски, да и широкие скулы с медвежьими глазками выдавали родство.

— Племяш мой, государь, — подал голос Скуратов. — Богдашка Бельский. При себе в отряде не держу — чтобы кумовства не разводить. Под началом Алексея Данилыча служит, воинской науки набирается. Он еще вчера вечером тебе ночлег и подыскал.

— Ох и хитер ты, Малюта, — усмехнулся царь. — Басмановым в соглядатаи родственника своего пристроил!

— Да чего там, — потупился опричник, разом сделавшись похожим на провинившегося пса. — Пусть малец учится. Воевода он знатный, старший-то который…

— Ну а младший? — резко спросил Иван. — Про него что говорят?

— Всякое, — уклончиво ответил Скуратов, пожимая плечами.

— Всякое… — в раздумье повторил царь и поманил пальцем скуратовского племянника. Едва Бельский приблизился, он схватил его за ворот кафтана, рванул так, что треснуло сукно, и затянул молодого опричника головой в сумрак возка. — Ну, Богдашка, смотри внимательней! За обоими приглядывай! Сам видишь — «всякое» говорят. А мне нужно одно: чтобы о верности говорили и верность же исполняли! Крамола, она как ржа — может и железо точить, что ее сечет. Вам, Бельским, есть от меня доверие, делами заслуженное. Порода ваша песья, преданная, за то вам и милость оказываю. Остальным же верить начну — пропадет государство, как едва не пропало. Ступай!

Царь вытолкнул опешившего опричника и окинул взглядом обоих родственников.

— Ты, Малюта, себе кафтан заштопай, да племянничку вели в порядке быть. А то смотреть на вас противно — два оборванца!

Расхохотался и захлопнул дверцу.

Усадьба купца Коноплева стояла на выезде из Клина, вдалеке от охваченного пожаром посада. Раскидывалась она по обеим сторонам улицы, ведущей к тверской дороге. На одной располагался широкий купеческий двор и хоромы. За накатанным полозьями проездом виднелись конюшня, овины, скирдник и замерзший пруд с пятном небольшой, уже слегка затянувшейся проруби. Там, под крышкой ледяного гроба, затих навсегда хозяин усадьбы со своей семьей и челядью.