Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского - Льюис Бэгби

чему Антону Лаврентьевичу вычеркивать себя из ключевых сцен романа?

Александров предполагает, что рассказчик-хроникер манипулирует действием таким образом «с тем, чтобы читатель оказался втянут в роман как участник» [Alexandrov 1984: 251]. Это тоже чрезмерно лестное мнение. Как читатели, мы должны спросить себя, в какой степени рассказчик дурачит нас, в какой мере мы становимся жертвами дискурсивных манипуляций, цель которых на самом деле – усыпить нашу бдительность, внушив чувство уверенности относительно способностей Антона Лаврентьевича как рассказчика на всем протяжении нарратива и во всех его разнообразных нарратологических ролях (имя которым, по мнению Джина Мура, – «легион»)[104] [Moore 1985:

51-65]. Таким образом, введение и первая часть романа является рекламной кампанией, цель которой – убаюкать читателей. Благодаря характеру рассказчика, его добросовестности и редкой способности отождествлять себя с персонажами и одновременно дистанцироваться от них читатели заключают с ним договор о доверии, на котором он строит остальную часть нарратива.

Истинная хронология романа, тщательно реконструированная Джином Фицджеральдом из хаоса нелинейного повествования Антона Лаврентьевича, позволяет нам сделать то, что при первом знакомстве с «Бесами» практически невозможно, а именно: выяснить, что происходит в романе, выстроив события в хронологическом порядке – то, что Антон Лаврентьевич, если уж он взял на себя роль хроникера, должен был сделать прежде всего[105]. Если он исказил хронологию (а это, безусловно, так), но правдиво описал происшедшее (хотя обратное также не исключено), его нельзя обвинить в фальсификации с целью обелить себя. Аналогичным образом, если он дословно описывает сцены, при которых не присутствовал, читатели также могут предположить, что он избегает домыслов или прямой лжи ради достоверности повествования. Можем ли мы стопроцентно доверять такому тексту? Сомнение побуждает нас задать вопрос: что мы можем сказать о степени его участия в заговоре, «хронику» которого он представляет нашему вниманию? Можем ли мы верить, что он действительно был простым свидетелем, каковым себя изображает?

Адам Вейнер полагает, что на самом деле Антон Лаврентьевич Г-в пребывает в самом сердце романной тьмы. Подобно многим другим героям «Бесов», принадлежащим к обоим поколениям, рассказчик также соблазнен или одержим злом [Weiner 1998:121]. Можно утверждать это не просто потому, что наш хроникер находится на периферии событий в качестве пассивного свидетеля или что он играет роль проводника в созданном им самим нарративном лабиринте, но потому, что его сердце также билось во тьме заговора. В конце романа дураки и одураченные либо живут в изгнании, либо томятся в тюрьме, либо покоятся в могилах. Антон Лаврентьевич – единственный выживший, который не желает присоединиться ни к какой из этих трех категорий[106].

Настала пора оценить жанр «Бесов» по-новому. Это не просто детективный роман. Это также и не только роман о политической интриге. Для этого он слишком смешон, и главари заговорщиков слишком неумелые. Также его нельзя считать исключительно сатирой или аллегорией. Возможно, он в большей степени сродни тому жанру, который Достоевский весьма часто использовал в своем творчестве, – исповеди. Однако это исповедь другого рода, чем та, которую мы встречаем, например, у Руссо или в дневнике Печорина в «Герое нашего времени». С общественно-политической точки зрения это, по-видимому, политическая исповедь, очень похожая на пространные протоколы допросов декабристов 1825–1826 годов. Те из них, доказательства чьей вины были бесспорны, вожди заговора или те, чьи ответы на допросах следственной комиссии были самоизобличительными, были повешены. Другие, которые использовали жанр исповеди для того, чтобы уравновесить имеющиеся против них улики хитроумной риторикой, которой им удавалось затуманить истинный характер своего участия в заговоре, были сосланы либо в Сибирь, либо в солдаты на Кавказ, а иногда приговорены к весьма строгому заключению[107]. Возможно, Антон Лаврентьевич также следует их примеру. Однако против него нет улик, в отличие от декабристов, по той простой причине, что он – единственный источник информации для нас. Он вполне мог утаить некоторые факты.

Помимо процесса над декабристами, нам известно дело петрашевцев – заговорщиков, в число которых входил Ф. М. Достоевский. Он был радикалом 1840-х годов и, как ранее декабристы, приложил все усилия к тому, чтобы как можно тщательнее скрыть от следственной комиссии свою роль в заговоре и одновременно продемонстрировать свое раскаяние таким образом, чтобы это удовлетворило следователей и они позволили ему умолчать о фактах, которые безусловно разоблачали бы его вину[108]. Достоевскому жанр «исповеди на допросе» – наполовину правды и наполовину обмана – был не в новинку.

Критики с порога отметали любой намек на то, что Антон Лаврентьевич мог быть замешан в преступлениях, совершенных на страницах «Бесов». В. А. Туниманов в своем подробном исследовании рассказчика категорически заявляет, что Антон Лаврентьевич Г-в ни в чем не виновен: «Хроникер как герой – фигура пассивная и марионеточная, и хотя он часто суетится, в сущности почти никакого участия в действии не принимает; важно то, что он слышит, видит, и значительно менее важно, что он говорит во время событий и делает» [Туниманов 1972: 167–168]. Анализ «Бесов», сделанный Слободанкой Владив, также весьма убедительно подтверждает эту концепцию. Она восполняет лакуны в рассуждениях Туниманова относительно того, что именно наш рассказчик-хроникер знает наверняка, о чем знает понаслышке и что реконструирует на основании догадок. По ее (и Туниманова) мнению, Антон Лаврентьевич всецело принадлежит к лагерю старшего поколения, представленного Степаном Трофимовичем Верховенским, Варварой Петровной Ставрогиной, писателем Кармазиновым и губернатором фон Лембке с женой. Он относится к тому же общественно-экономическому классу, получил «классическое» образование (как снисходительно замечает заговорщик Липутин), говорит тем же языком (что убедительно показывает проведенный Владив анализ) и сохраняет близкие отношения со Степаном Трофимовичем, несмотря на свое разочарование в нем[109]. Как мы видели, фактически Антон Лаврентьевич и начинает, и заканчивает свою хронику Степаном Трофимовичем, обрамляя нарратив первыми словами романа об этом дворянине-идеалисте 1840-х годов и завершая последнюю главу (если не считать заключения) его одинокой смертью. Но он также является наиболее пристрастным критиком Степана Трофимовича и судит его более строго, чем даже Варвара Петровна Ставрогина, чьи обвинения и гневные тирады скорее выглядят комично, чем свидетельствуют о глубоком разочаровании. В конце концов, она также является его самой горячей сторонницей – по крайней мере до тех пор, пока ее, среди прочих, не вводят в заблуждение заговорщики.

В лице Варвары Петровны и четы фон Лембке текст являет нам примеры идеалистов 1840-х годов, которые оказываются вовлечены в радикальные кружки 1860-х. Хотя это их увлечение и поверхностно – как, например, у Юлии, жены губернатора (которая общается с радикалами, отдавая дань моде, а также потому, что