Мысли о мыслящем. О частной реализации концептуального подхода к опыту экзистенции - Константин Валерьевич Захаров

Наука изучает закономерности, но случайности могут быть не менее важны и полезны для познания мира. Они представляют собой своего рода «прорехи» в монолитной наружной конструкции мироздания, через которые нам, возможно, удастся разглядеть его внутреннее устройство. Синхронистичность, квантовые парадоксы, отдельные паранормальные явления, свидетельствующие о скрытых возможностях взаимодействия сознания с внешним миром, — все это позволяет заглянуть за те декорации, которые мы называем реальностью, и, соответственно, распознать в них именно декорации.

Вместе с тем то, что некоторые случайности кажутся «не случайными», дает повод поставить вопрос об абсолютном детерминизме. Идея о том, что все предопределено, характерная для античного и восточного фатализма, безусловно, имеет под собой основания. Если исходить из единства всего сущего и того, что всем управляет разумный принцип, то логично предположить, что будущие события изначально предначертаны (соответственно, человеческие судьбы определяет фатум, карма или исламский кадар). Пусть на микроуровне происходят по-настоящему случайные процессы, но из них статистически формируются вполне четкие тенденции, проявляющиеся на более высоких уровнях. Эти тенденции в свою очередь складываются в некий общий план развития мира. Но насколько этот план детальный и допускает ли он отступления от намеченного? В сущности, этот вопрос уже затрагивался, когда мы обсуждали божественное всеведение. Да, общий вектор развития, вероятно, задан; но верно и то, что в процессе развития есть место для случайности. То, что божественный Разум не запрограммирован заранее на определенный результат, и позволяет называть его разумом, свободным в своих решениях. Внутренняя обусловленность этих решений не означает несвободу, а лишь выражает конкретную реальность, определенность божественной природы.

Если свободна божественная воля, то и человеческая воля тоже должна быть свободна. Поведение человека во многом определяют его характер и внешние факторы, но это не отнимает у него свободу выбора.

В 80-х годах прошлого века американским нейрофизиологом Бенджамином Либетом был проведен эксперимент, призванный проверить, обладаем ли мы свободной волей. Участники эксперимента наблюдали за сигналом на экране осциллографа и произвольно двигали кистью руки, отмечая положение сигнала в тот момент, когда намеревались совершить движение. С помощью специальных датчиков у них регистрировалась активность в моторной коре мозга и в мышцах руки. В результате эксперимента Либет установил, что специфическая мозговая активность — потенциал готовности — возникала за несколько десятых долей секунды до того, как испытуемые осознавали свое желание совершить действие, и еще за несколько десятых — до того, как действие совершалось. Либет интерпретировал это так, что свобода воли в значительной мере является иллюзией; точнее, она возможна лишь в интервале между осознанием желания действовать и самим действием.

Результаты эксперимента получили широкую огласку и вызвали жаркие споры. Самое странное в них, на мой взгляд, то, что их участники, в большинстве своем разделяющие материалистическую точку зрения в отношении природы сознания, тем не менее на полном серьезе обсуждали, может ли мозг принимать решения раньше, чем это делает сознание, то есть как бы навязывать ему свои решения. Между тем человек, действительно материалистически настроенный, не должен видеть в этом никакой проблемы. Какая разница, в каких подсистемах мозга и как именно идет процесс принятия решений, ведь за окончательный результат в любом случае ответственен мозг в целом[135]? Если так смотреть на вещи, то вопрос о свободе воли становится бессмысленным, или же само понятие свободы воли нужно переопределять. Хорошей иллюстрацией к этой ситуации может послужить мрачноватая шутка американского писателя XIX в. Амброза Бирса: «“Свободной воли не существует, — говорит философ, — поэтому вешать крайне несправедливо”. “Свободной воли не существует, — соглашается офицер, — мы вешаем, потому что не можем не вешать”»[136]. Такое механистичное понимание природы вообще и человеческой природы в частности исключает возможность самостоятельных и свободных поступков. Все действия человека должны рассматриваться как обусловленные активностью его мозга, которая в свою очередь жестко обусловлена генетическими факторами и внешней средой.

На деле, однако, ни о какой жесткой обусловленности не может идти речь. Потенциал готовности, фиксировавшийся в эксперименте Либета, как показывают другие исследования, отнюдь не всегда является признаком четкой решимости действовать (даже в последующих экспериментах Либета, в ходе которых испытуемые должны были отказываться от запланированного действия, потенциал готовности все равно регистрировался). Скорее, потенциал готовности представляет собой результирующий паттерн обычной хаотической (с нашей точки зрения) активности мозга, когда нейроны как бы «настраиваются» на возможные варианты дальнейших действий.

Эту идею примерно через 30 лет после исследований Либета выдвинул его французский коллега Аарон Шургер и подтвердил ее в результате экспериментальной проверки[137]. Его эксперимент в целом повторял эксперимент Либета, но, в отличие от последнего, всем испытуемым время от времени подавался звуковой сигнал, и тогда они должны были действовать немедленно. Выяснилось, что те, у кого потенциал готовности не успевал сформироваться, реагировали на сигнал медленнее, чем те, у кого он регистрировался. Таким образом, согласно Шургеру, потенциал готовности — это лишь проявление ненаправленной активности мозга, некое пороговое превышение нормального уровня нейронного «шума». Помимо того, что в основе его формирования лежит случайный, хаотический процесс — что уже само по себе предполагает некоторую свободу, — он не связан напрямую с действиями сознания при принятии решений (в частности, дополнительно к тому, что уже говорилось, потенциал готовности регистрируется у людей, совершающих бессознательные вынужденные действия под гипнозом). А это в очередной раз косвенно указывает на известную независимость сознания от работы мозга, а также на его главенствующую роль (сознание принимает определенное решение относительно телесных действий, и эти действия, в соответствии с принятым решением, совершаются или не совершаются; при этом мозговая активность не демонстрирует четкой, а тем более 100-процентной, корреляции с принятым решением).

Отдельный момент в исследовании Либета, который также подвергался критике, — это субъективность свидетельств испытуемых об осознавании ими принятого решения. Во-первых, очевидно, что люди в разной степени способны к рефлексии, самонаблюдению. Кроме того, принятие любого решения — это относительно длительный процесс. Испытуемые, вероятно, фиксировали лишь его завершающий этап, когда решение было окончательно сформировано, но это не означает, что все остальные этапы проходили полностью мимо их сознания, — а ведь решение могло фактически сложиться уже на этих этапах. Имеется в виду не «подсознательное» решение (популярный термин «подсознание» современная наука отвергает), а вполне сознательный предварительный выбор модели поведения, недостаточно отчетливо, однако, выделяющийся на общем фоне содержания сознания.

Итак, признаем, что сознание свободно в своих волевых проявлениях. Конечно, эта свобода не безгранична, что делает наше поведение во многих ситуациях предсказуемым. И все же те элементы случайности,