Восьмерка - Захар Прилепин

Гарик слез с Новикова только когда прозвенел звонок. Вся форма Новикова была грязна.

Стоя у открытой двери в класс, Новиков долго отряхивался, ни о чем не думая.

— У тебя еще на спине… следы, — брезгливо сказала Новикову одноклассница, обходя его так, чтоб не коснуться. «Следы» она произнесла так, словно в этом слове две «д» — след-ды! — с тех пор буква «д» противно напоминала Новикову отпечаток ботинка на спине, с внятной подошвой и полустертым каблуком.

Только спустя минуту Новиков заметил, что все ученики, подхихикивая, взирают на него, а учительница, костлявая, с рыжиной дама, иронично смотрит в класс, ничего не говоря.

С пиджаком в руке Новиков поспешил на свое место, но учительница его остановила.

— Что нужно сказать в случае опоздания? — поинтересовалась она стеклянным и ровным, как бутылка, голосом.

Новиков не знал, что нужно говорить в случае опоздания, и продолжал тереть спину пиджака.

Учительница отвернулась и начала урок.

Новиков стоял и тер пиджак. Ладонь от трения стала горячей.

Спустя минуту учительница подошла, резко взяла Новикова ледяными и очень сильными пальцами за ухо и толкнула к своему месту. Новиков сел, оставив пиджак на коленях.

Слез у него не было.

Вообще ничего у него не было в голове, только горячо и пусто, горячо и пусто.

Гарик добирался до него не каждый день, но все-таки часто. Иногда Новиков замечал его движенье по направлению к себе и безуспешно старался влипнуть в стену, но тут случалось чудо, и другой дурачок сам закатывался Гарику под ноги, там и оставаясь на ближайшую перемену. В эти минуты Новиков испытывал радость и зачарованность происходящим. Ему не было жаль никого. Он с трепетом наблюдал за страданиями другого существа, стараясь только не попадаться Гарику на глаза, потому что он мог в любую минуту отвлечься.

Из школы Гарика выгнали через год.

Скандал по тем временам был шумный. Он пришел на уроки с самодельной зверской рогаткой, которая била метров на пятьдесят. Засадил мелко нарезанной, согнутой буквой «v» проволокой по заду нескольким первоклахам, в том числе Новикову, синяк был огромен и удивительным образом не умещался на одной ягодице, но переползал через препятствие на вторую, она тоже на половину была сиреневой, как варенье из сирени.

Потом Гарик поругался со своей одноклассницей и, натянув тетиву, вогнал свою проволочную подковку ей в левый глаз, который в связи с этим вытек.

У девочки обнаружился папа, который пообещал Гарика убить. В виду того, что Гарик был недалеким соседом Новикова, он мог в течение дня несколько раз наблюдать его реакцию на все эти разнообразные события.

Реакция оказалась незатейлива в своей простоте: Гарику было по фигу.

Гарик не прятался от отца изуродованной и вовсе не переживал о самой, отныне одноглазой, однокласснице. Гарик бодро косячил по двору вдоль и поперек в поисках очередного веселья. Зенки малолетнего, всегда веселого злодея щурились, зубы блестели на солнце.

Новиков старался никогда о Гарике не вспоминать и даже лицо его забыть — и, кажется, добился в этом успеха, но сейчас память сделала странный выверт, и в одно мгновение Новиков поверил, что опер, который его мучил, — это и был Гарик.

«Точно, он! — доказывал себе Новиков. — Только веснушки, эти поганые, грязные, отвратительные веснушки куда-то делись… А глаза — это сощуренные звериные глазки, эти уши в пушке, этот кривой какой-то лоб — все осталось…»

Думать о Гарике в любом его виде, хоть в прошлом, хоть в нынешнем, о катышках его слюны, о его газировке, о его бедренных костях, упиравшихся в самую грудь Новикова, оказалось натуральной мукой.

От этой муки нужно было бежать к людям, как из черного леса.

— Лешка, ну, возьми трубку, — просил он, стоя посреди тротуара.

Лешка трубку взял.

— Ты где? — поинтересовался Новиков.

— На работе, где же, — ответил Лешка.

Новиков так искренне удивился, что несколько секунд молчал.

— А ты чего не на работе? — поинтересовался Лешка равнодушно.

— Забыл совсем, — признался Новиков. — Я не заметил, как эти два… или три?.. когда это было? В пятницу ведь?.. как эти три дня прошли, не заметил. Как в бреду.

— Ты уволился, что ли, из магазина? — спросил Лешка все тем же голосом.

— Да нет… Сейчас позвоню, отпрошусь… И тебя наберу опять.

Новиков работал в не самом крупном книжном. Магазин располагался в тихом и ароматном подвальчике. У Новикова был хозяин и напарник. И еще была кассирша, с которой напарник иногда сближался в подсобном помещении прямо в обеденный перерыв, когда Новиков уходил за салатами в ближайший продуктовый. Они успевали минут за пятнадцать — и по возвращеньи Новиков долго присматривался к столу и стульям, пытаясь понять, как это было, где. Так ничего и не поняв, начинал звонить Ларке. Ну, просто так.

В принципе, напарник мог отработать и один — хотя приходилось носиться туда-сюда непрестанно. То принять товар, то ответить на звонок, то дать кому-то консультацию, да и присматривать, чтоб ничего не своровали, тоже стоило… Короче, когда один — и покурить некогда.

Новиков набрал напарника, тот первым сказал:

— Я уж понял, понял… Проблемы какие-то?

— Да. Проблемы, — ответил Новиков сипло; получилось очень искренне. Новиков давно заметил, что если говорить правду — получается какая-то ерунда с голосом, будто ты заранее подозреваешь, что тебе не поверят. А когда немного привираешь — голос становится крепче, уверенней, жестче.

Проблемы у него были, конечно. Но позавчера. А сегодня у него не было проблем. Зато он точно не хотел работать.

— Леш, я отпросился! — радостно доложился Новиков другу.

— И? — спросил Лешка.

Новиков уже понимал, что ничем хорошим их разговор не завершится, но принять этого совсем не желал.

— Я к тебе зайду сейчас, я тут недалеко, — сказал Новиков и поскорее отключился.

Лешка вышел на улицу через полчаса, не меньше. Новикова он будто бы не узнал, по крайней мере лицо его было столь же одушевленным, как если бы вместо лица вырос локоть.

Они даже не протянули друг другу руки поздороваться и уж тем более не обнялись.

Постояли минуту молча, глядя, как едут машины.

Лешка, приметил Новиков, не подергивал плечом, будто его щекотный попугай потерялся.

— Я ничего не хочу, — сказал Лешка.

— Почему? — спросил Новиков.

— Как ты себе это представляешь, — сказал Лешка. — Я буду рассказывать, что кричал «Адвокат! Адвокат!» — а в это время… меня…

Лешка долго молчал.

— Я просто буду жить дальше, словно этого не было, — сказал он.