Элегия Хиллбилли - Джей Ди Вэнс

Я проделывал этот путь не меньше дюжины раз, и за каждым поворотом открывался пейзаж, вызывавший ностальгические воспоминания. Прежде мы никогда не сидели в машине молча, всегда обменивались воспоминаниями об усопших: «А помните тот случай, когда?..» Однако после похорон Мамо мы говорили не о бабушке с дедушкой, не о дядюшке Реде и Тиберри или том дне, когда дядя Дэвид упал со склона, прокатился ярдов сто, но не получил ни царапинки… Вместо этого мы с Линдси выслушивали нотации: что мы зря сидим с кислыми рожами, что мы слишком любили бабушку и только Бев имеет право лить о ней слезы, потому что, цитирую: «Это мне она мать, а вам – никто!»

Я прежде никогда не злился на мать всерьез. Долгими годами находил для нее оправдания. Помогал решить проблему с наркотиками, читал дурацкие книжки о зависимости, ходил с ней на собрания… Терпел, не жалуясь, череду папаш, которые научили меня только одному: не доверять людям и ни с кем не сближаться. Я согласился сесть к ней в машину в тот день, когда она угрожала меня убить, а потом врал судье, чтобы ее не отправили за решетку. Я переехал с ней сперва к Мэтту, затем к Кену, потому что хотел, чтобы она выздоровела, и надеялся, что, если подыграю, у нее будет лишний шанс. Линдси слишком часто называла меня «мягкосердечным»: говорила, что я ищу в матери одни достоинства, оправдываю ее и верю каждому слову.

Поэтому я открыл было рот, намереваясь выплеснуть на мать всю свою обиду, но сестра меня опередила. «Нет. Она была и нам матерью тоже», – вот и все, что сказала Линдси, после чего в машине воцарилась мертвая тишина.

После похорон я поехал обратно на базу в Северную Каролину. На узкой горной дороге в Вирджинии под колеса попался мокрый участок асфальта, как раз на повороте, и автомобиль занесло. Я ехал довольно быстро, и машина, виляя и не думая тормозить, полетела к обрыву. В голове мелькнула лишь одна мысль – видимо, я встречусь с Мамо чуточку раньше, чем рассчитывал, – но тут автомобиль, к счастью, выровнялся. Я никогда не верил во всякую чертовщину, и вообще, наверное, тот случай можно объяснить простыми законами физики – и все же я считаю, что это Мамо не позволила тогда машине рухнуть в пропасть. Я кое-как припарковался на обочине и впервые за две недели наконец дал волю слезам.

Последние годы в армии пролетели незаметно, хотя были два случая, которые позволяют говорить о том, как служба изменила мое представление о жизни. Первый случай – отправка в Ирак. Мне посчастливилось избежать участия в настоящих боевых действиях, и в то же время Ирак сильно меня изменил. Меня назначили ответственным за связи с общественностью и не раз переводили из одного подразделения в другое. Иногда я сопровождал гражданских журналистов, но чаще сам делал фотографии и писал коротенькие заметки про пехотинцев и их службу. В самые первые дни меня включили в состав группы по гражданским вопросам, которая работала с местным населением. Такие миссии считались более опасными, потому что малая группа пехотинцев обычно отправлялась на иракскую территорию, чтобы встретиться с местными жителями. Обычно офицеры беседовали с чиновниками, ответственными за сферу образования, а рядовые обеспечивали безопасность, а заодно общались с местной ребятней: болтали, играли в футбол, раздавали конфеты или канцелярию. Однажды ко мне подошел мальчик и робко протянул руку. Я дал ему крохотный ластик, а он невероятно обрадовался, прижал ластик к груди, как драгоценное сокровище, и со всех ног припустил к родным. Никогда в жизни не видел на лице у ребенка такого счастья…

Я не верю в прозрения. Не верю в моменты откровений, потому что перемены не происходят в один миг. Слишком часто я встречал людей, искренне желающих измениться, однако меняющих свое решение, как только они сознают, какой это нелегкий процесс. Но если озарения и бывают, то это случилось со мной в ту минуту, когда я увидел иракского мальчика. Всю жизнь я злился на окружающих. Злился на мать с отцом; злился, что приходится ездить в школу на автобусе, а не на машине с друзьями, как остальные школьники; злился, что у меня нет одежды из «Аберкромби»; что мой дедушка умер; что мы живем в тесном доме. Вся эта злость, разумеется, не исчезла в один миг, но когда я огляделся вокруг и увидел истерзанную войной страну, школу без водопровода и ребенка, радующегося грошовому ластику, я вдруг понял, как мне повезло. Я родился в самой великой стране на свете, жил в доме, оснащенном по последнему слову техники, меня воспитывали двое любящих хиллбилли, а прочие родственники, несмотря на все свои причуды, безоговорочно меня любили. В тот момент я решил, что буду человеком, который улыбается, когда ему дарят ластик. И хотя нельзя сказать, что моя задумка полностью удалась, с того дня в Ираке я старался находить радость в любой мелочи.

Другой переломный момент – сама служба в корпусе морской пехоты. С самого первого дня, когда тощий инструктор выбил у меня из рук тарелку с пирогом, и до последней секунды, когда я получил документы и поехал домой, армия учила меня быть взрослым.

Специфика службы учитывала, что многие новобранцы ничего не смыслят в некоторых аспектах жизни. Тебя учат не только быть сильным и выносливым, но и соблюдать личную гигиену или управлять финансами. Я посещал обязательные занятия по инвестициям и контролю сбережений. Когда выпустился из тренировочного лагеря с пятнадцатью сотнями долларов на счету в каком-то захудалом региональном банке, старший офицер моего подразделения отвел меня в Федеральный кредитный союз военно-морского флота – очень уважаемую финансовую организацию – и заставил перевести средства туда. Когда я заболел фарингитом, то решил лечиться своими силами, однако командир заметил мое состояние и велел немедленно идти к врачу.

Военная служба совершенно не похожа на гражданскую работу. В обычном мире боссу все равно, чем ты занимаешься после смены. На базе же мой командир следил не только за тем, чтобы я исправно выполнял обязанности, но и чтобы я содержал комнату в чистоте, вовремя стригся и гладил форму. Когда я решил купить машину, со мной отправили старшину, чтобы выбрать приличный автомобиль вроде «тойоты» или «хонды», а не какой-нибудь «БМВ», как мне хотелось. В салоне я почти согласился оплатить покупку напрямую через автодилера, оформив кредит со ставкой в двадцать один процент, но старшина фактически сорвал сделку, заставив меня позвонить в Кредитный союз военно-морского флота и запросить кредит там (со ставкой в два раза ниже). Я понятия не имел, что так вообще можно. Сравнивать банки? Зачем? Я думал, все они одинаковые! Подавать на кредит сразу несколько заявок? Слава богу, если кредит вообще дадут, надо соглашаться на любые условия, пока менеджер не передумал! В общем, армия требовала от меня принимать стратегически верные решения и учила, как это делать.

Что куда более важно, служба в армии заставила меня переоценить свои способности. В тренировочном лагере одна мысль о том, чтобы залезть по канату на высоту тридцать футов, вызывала у меня панику. К концу первого года я мог вскарабкаться по веревке, держась одной рукой. В школе я не мог одолеть и мили – на последнем зачете пробежал три мили за девятнадцать минут. На военной базе я впервые отдал приказ людям вдвое старше меня, а они его исполнили; там я узнал, что хороший лидер в первую очередь должен заслужить уважение подчиненных, а не просто сыпать распоряжениями налево и направо; там я научился это самое уважение завоевывать, а еще увидел, что мужчины и женщины разного вероисповедания и цвета кожи могут дружно работать бок о бок в одной команде. В корпусе морской пехоты я не раз падал лицом в грязь, терпя одну неудачу за другой, и всякий раз получал шанс исправить свои ошибки.