Корабль дураков - Грегори Норминтон

Лихорадка рассеялась, как туман. Боль в горле прошла, насморк – тоже. Я лежал с широко распахнутыми глазами, глядя в темноту. Мой разум был чистым, как камень, омытый водой.

Что-то сдвинулось в темноте. Я затаил дыхание. Ничего. А потом снова: плеск воды, хлюпающей в ведре. Тонкая струйка воды льется в каменную умывальню. Я осторожно свесил похолодевшую руку с кровати и пошарил по полу в поисках кремня и кресала. Тихий, едва различимый шелест – как землеройка проводит лапкой по бумаге, – что-то зашевелилось. Я почувствовал на себе взгляд. Холодный взгляд. Быстрое, судорожное дыхание. Как у крысы. Страх придал мне живости: я ударил кремнем о кресало над фитильком масляной лампы, и зажегшийся свет ослепил меня самого. Глиняная плошка упала на пол. Какая-то скрюченная фигурка метнулась из круга света. Я не сумел разглядеть, что это было – перед глазами плясали синие искры.

– Стой! – закричал я, и сам поразился тому, каким испуганным был мой голос.

Искры перед глазами наконец потухли, и я сумел кое-как разглядеть непонятное существо. Это был никакой не урод, как мне показалось вначале. И не чудовище из ночных кошмаров. Больше всего это создание было похоже на голенького недокормленного ребенка. Шея у него была очень короткой, даже можно сказать, недоразвитой, и голова – лысая, как у неоперившегося птенца, – казалось, лежит прямо на непропорционально широких плечах. Ребра выпирали так, как будто они сейчас порвут кожу.

– Пожалуйста, не убегай, – прохрипел я. – Я тебе ничего не сделаю.

Но ребенок меня не слушал. Он схватился за ручку двери, уже готовый выскочить в коридор. Я бросился следом за ним, но, поднимаясь с кровати, так резко сбросил с себя одеяло, что лампа потухла. Пока я возился с кремнем, странное существо растворилось в густой темноте дремучих артерий Башни.

Кровь стучала у меня в висках; сердце билось, как загнанный зверь. У меня было странное ощущение, что все вокруг мне враждебно. Чтобы как-то унять свой страх, я принялся размышлять о событиях последних дней. Что мне было известно? Что каждый из соперников в этой неведомой мне игре выбрал меня своей пешкой; своим мальчиком на посылках. То есть я пешка, но я же – и шахматная доска, на которой ведется сражение: так могучие державы, опасаясь друг друга, ведут свои войны на территории вассальных земель. У меня в голове разыгрывалось представление театра масок: я представлял себе братьев – одного за другим. Эридус, фальсификатор и выдумщик. Честолюбивый Людвиг и его нерешаемое уравнение. Греда и Эп, композиторы, не владеющие нотной грамотой. Нестор, с его мастерской, захламленной бессчетными изобретениями сомнительного авторства. До какой низости смогут дойти эти люди ради достижения собственных целей? Я лежал в темноте, вспоминал бурные споры Избранников и пытался представить те смерти, которыми умер Гербош фон Окба.

* * *

Я подошел к вешалке и рывком сдернул с нее рубаху. На ладонь выпал сложенный листок. Я развернул карту, которую мне дали Греда и Эп, разложил ее на полу, придавив заворачивающиеся края ножками соседних кроватей, и принялся изучать ее при свете лампы.

Внешняя стена Башни, как я уже знал, была абсолютно глухая. Может, когда-то – много веков назад – в ней были окна, но потом их заложили, запечатав Башню внутри самой себя. За этой твердыней я с удивлением обнаружил несколько обширных зон, о существовании которых даже не подозревал, – на карте они были отмечены изумительными иллюстрациями. Крипто-Зоологический кабинет (не существует), где когда-то хранились рога единорогов, образцы меха сфинксов, пыль от разбившихся големов, окаменевшие испражнения грифонов и чучело яйцекладущего грызуна с утиным клювом, каковое животное скептик-картограф объявил выдумкой изобретательного таксидермиста… Песчаная комната, оборудованная прохладными оазисами и периодическими миражами… Купальни горячих источников, давно охлажденных Временем… залы собраний наподобие гигантских пещер, где давно провалились полы и обрушились потолки… храмы, кухни и нужники, где теперь обитают лишь слизни и другие ползучие твари, которым для жизни не нужен свет. Часть Башни, которую братья использовали для жилья и работы, казалась крошечной по сравнению с этими необитаемыми областями; если принять всю Башню за человеческое тело, то обжитая ее зона была по размерам не больше печени. Я провел пальцем по черной линии на карте (братья Греда и Эп начертили ее углем), которой мне надо держаться, чтобы попасть на Верхние ярусы.

Я подрезал фитиль запасной масляной лампы, перелил масло в стеклянный тигель и зажег этот импровизированный фонарь. Потом оторвал кусок пергамента от свитка, куда я записывал результаты своих любительских изысканий, и скопировал ту часть карты, где пролегал мой маршрут.

Я приоткрыл дверь спальни и выглянул в коридор. На какой-то безумный миг мне показалось, что я стою на краю пропасти, и стоит сделать лишь шаг вперед, как я упаду к неминуемой гибели.

– Вздор, – произнес я вслух. Мой голос прокатился эхом по коридору: как мне хотелось поймать его и засунуть обратно в глотку. Но, похоже, никто меня не услышал, во всяком случае, я очень на это надеялся, и эхо рассеялось в тишине – в гулкой, пронзительной тишине, от которой мороз по коже и сводит скулы. Дважды перекрестившись, я шагнул в темноту. В лабиринт.

На что оно было похоже, это запретное, тайное путешествие? Я бы сравнил его с приемом пищи. Подобно тому, как проглоченная еда проходит по пищеводу, так и я проходил в темноте, что как будто сжималась у меня за спиной, как сжимается при сокращении мышца, и раскрывалась передо мной. Звук моего собственного дыхания казался мне громче, чем звук шагов. Я знал, что ноги несут меня вперед, но я их не чувствовал. Проходя мимо Купален, я услышал, как журчит вода в насосе. Я прошел мимо спален Эридуса и Нестора, не решившись остановиться, чтобы прислушаться к звукам за запертыми дверями. Потом – мимо уборных, где каменные сиденья, и холодный сквозняк обдувает седалище, и испражнения падают в яму с приглушенным плеском. Я поднялся по узкой лестнице. Мимо Алой Палаты и кельи брата Людвига с дверной щеколдой, утыканной лезвиями от бритвы. Еще одна лестница вверх. Винтовая спираль в темноту. На третьем и четвертом этажах располагались мастерские и кельи наших музыкантов и брата Кая. Я остановился в конце коридора и еще раз внимательно изучил карту, впрочем, ноги несли меня сами – как будто тело было умнее разума. Неопытный, слабый Тезей, у которого не было Ариадны, чтобы дать ему путеводную нить, я ставил крест белым мелом у каждого поворота, чтобы потом отыскать путь назад.

Никогда прежде я не поднимался на пятый этаж. Стены тоннеля тускло мерцали при свете моего фонаря; их поверхность была неровной, местами – ребристой, как нёбо. Пол был выложен каменной плиткой, которая влажно потрескивала под ногами. Наконец я добрался до последней лестницы. Мне показалось, что далеко-далеко вверху я разглядел пятно бледного синеватого света. Схватившись свободной рукой за перила, я заглянул в пустые глазницы черепа. Не настоящего черепа, быстро сказал я себе, а скульптурного изображения из окислившейся меди, в обрамлении больших берцовых костей, и надписью: IX. Requiescat in Pace[36], – что выползала, подобно извивающемуся угрю, из пустой глазницы. Медный череп украшал массивную дверь. Я нашел место последнего упокоения Гербоша фон Окбы. Но я не испытывал никакой радости. Мне еще предстояло подняться на Верхние ярусы – по гулкой и влажной лестнице.