Не оглядываясь - Мария Галина

– Влезай на запятки, поехали!

– Погоди, сударыня, – говорю.

– Госпожа!

– Погоди, госпожа, а как же Салли?

– Осел твой? Ну, брось его на дороге.

– Никак я не могу бросить свою Салли на дороге. Мне ее батюшка покойный в наследство оставил. Позвольте, я ее привяжу за каретой, госпожа моя.

– И что, прикажешь мне шагом ехать до замка? Да меня ж… меня ж прачки да поварята засмеют, как увидят, что у меня за каретой осел трюхает!

– Ну так поезжай, – говорю, – сударыня. А мы сами доберемся.

Она что-то кучеру говорит, дотрагивается до его камзола белой ручкой, он как дернет поводья! Как свистнет кнутом!

Рванулись горячие кони, аж пыль за ними столбом встала.

Она высунулась из окна, кашляет, сквозь пыль кричит мне:

– Осел! Осел!

– Если вы про мою Салли, – кричу ей вслед, – так она ослица у меня.

– Я про тебя, дурень, – визжит она из последних сил, карета скрывается из глаз в белой пыли, и опять мы с Салли одни на дороге.

– Эх ты, – говорю я Салли, – такую удачу я из-за тебя упустил!

Она ухом повела и молчит.

А с другой стороны, думаю, вернется ее господин, с людоедом-то он по-соседски, в ладу он с людоедом, а вот как начет конюха или там лесничего? И почему это у него обе вакансии свободны?

– Ладно, – говорю я Салли, – может, это еще не удача была, а так – приключение? А настоящая удача ждет меня впереди? Пойдем, – говорю, – ей навстречу.

Поправил на ней соломенную шляпку, и пошли мы с ней дальше по белой дороге…

Только она уже не белая, а золотая, и с отливом в багрянец, потому что солнце, которое до этого жарило немилосердно, садится за лесом…

Облака крохотные золотятся в синеве, а замок людоеда синеет вдали, как грозная грозовая туча.

Пчелы, которые сновали в придорожных цветах, потихоньку затихают, улетают в свои ульи, и цветы закрываются понемногу, сжимают свои соцветия в маленькие душистые кулачки, выходит, и нам пора бы найти себе на ночь прибежище, тем более Салли моя устала топать по дороге, чертополох щипать.

В общем, вышли мы к постоялому двору. Не то чтобы большой, не то чтобы шикарный какой, обычный придорожный постоялый двор, при нем трактир, конюшня, все, что положено. Называется «Кот в сапогах». Читать-то я не обучен, но на вывеске именно что кот, и именно что в сапогах.

Вот, думаю, откуда младшенький наш эту идею взял про сапоги для кота своего драного! Наверняка ведь ошивался в этом самом трактире, когда батюшка посылал его муку продавать!

В общем, зашли мы с Салли во двор, я ее привязал у колоды, воды ей налил, а сам захожу в трактир. Не то чтобы там полно народу было. Сидит у окна какая-то небольшая компания в темных суконных плащах, и пара местных у огня пиво пьет. Хозяйка ходит, еду разносит. И пахнет, ох, братцы, как пахнет! Нет, скажу вам, пулярка эта самая, господская еда, ни в какое сравнение не идет с жарким из бараньих потрошков! У меня в брюхе желудок аж заворочался от этого запаха!

И тут я сообразил, что ни монеты у меня, потому как младшенький-то последние су выпросил, на сапоги эти… Коту сапоги, ну где это видано, кроме как на трактирной вывеске?

– Хозяйка, – говорю, – вечер добрый. Не приютишь ли нас с Салли на ночь?

Хозяйка отвечает в том смысле, что можно наверху, в спальне, а можно на сеновале, и сеновал дешевле будет. Только, говорит, глупостей я не потерплю. У меня все строго, мы не городские какие-нибудь. Кто такая эта твоя Салли? Малолетка небось, чья-то дочка, яблочко недозрелое…

– Господь с тобой, – говорю, – Салли – это ослик мой! Я ее у коновязи привязал! И кстати, хозяйка, в карманах у меня сегодня ветер гуляет, так что могу за ночлег и ужин дрова поколоть, воды натаскать, что там еще тебе требуется…

– Воды натаскать не помешает, – говорит она, – ступайте со своим ослом и натаскайте.

– Ладно, чего там, сам натаскаю! Салли, бедняжка, целый день шла по пыльной дороге, по белой дороге, по красной дороге…

– Не иначе как ты умом тронутый, – говорит хозяйка, – осла жалеешь, а себя не жалеешь.

А я чего уж там, я двужильный. Старший брат Жак меня колотил, в хвост и в гриву гонял, младшенького Жана я на закорках таскал. Одна у меня была радость, приду я к Салли, бархатную мордочку ей поцелую, в ушко пошепчу. Она ресницами моргнет, копытцами переступит – вроде что-то понимает…

Старик мой, царство ему небесное, когда мне Салли отписал, доброе дело сделал.

– Ужин на стол, и все сделаю, – говорю, – а ночевать на сеновал пустишь, и то хорошо. Мы деревенские, нам не привыкать!

Она поглядела на меня, вздохнула, так что блузка на груди натянулась;

– Иди уж, ешь, – говорит, – блаженный!

Я присел за столик к господам в темных плащах, и она ставит передо мной миску с тушеными бараньими потрохами.

– Бог в помощь, – говорю, – люди добрые.

– И тебе, странничек, – отвечает один, видимо самый старший, – издалека ли пришел?

– С дальних мельниц, – отвечаю, – мы с Салли. Вот шли целый день по белой дороге, глядишь, и к вам дошли.

– И по какой надобности странствуешь?

– Долю свою ищу.

– Богатства, славы, денег, удачи?

– Всего понемножку. Я средний сын, мне много не надо…

– Похвальная умеренность, – отвечает. – Не выпьешь ли с нами пива за компанию?

– Если за компанию, охотно, – говорю, – только погляжу, как там Салли, и вернусь.

Салли моя стояла у кормушки, сено жевала – и ее пожалела добрая хозяйка.

– А вот скажи, – спрашивает старший, когда я вернулся, – чего это ты со своим ослом так носишься? Не иначе он у тебя заколдованный. Слышал я про такие случаи – с виду вроде осел, а на деле принцесса зачарованная, или там юный принц, или старый волшебник…

– Насколько я Салли знаю, – говорю, – а я присутствовал при ее появлении на свет, она самый что ни на есть ослик. А уж симпатичная была, когда маленькая, сил нет, ну прямо как игрушка. А вообще-то ее папаша мой покойный мне завещал, а значит, надо беречь – это все, что мне от дома родного осталось.

– Как я понял, ты средний сын, – замечает он, – интересно, а старшему твой папа что завещал?

– Мельницу.

Он усмехается.

– Не подумай о моем почтенном родителе дурного. Младшему он и вовсе кота паршивого оставил. Папаша знал, кому что завещать. Жак человек солидный, он за мельницей присмотрит так, что лучше не надо. А Жан пустобрех, ветер у него в голове. И кот его пустобрех, ежли Жан не врет.

– Говорящий, значит, кот?

– Говорящий, сударь.