Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Сергей Волков

Один из парней подходит к водительской стороне кабины. Ирек приоткрывает дверцу. Следует короткий диалог:

— Че, нормально?

— Вроде да.

— А че за чмо с тобой?

— Попутчик.

— Высаживай и давай за нами.

Ирек виновато смотрит на меня. Я жму ему руку, спрыгиваю в снежную кашу. В Казани оттепель, с темного неба косо падает мокрый снег. Переваливаясь на колдобинах, черная машина и следующий за ней КамАЗ уползают в сторону поселка Нагорный. Моя дорога лежит прямо. Вот он, Сибирский тракт. Нокса Карьер, Компрессорный завод, улица академика Арбузова, всего лишь пять километров пешком — и я дома.

Что меня там ждет? И кто?

Срываюсь с места и едва ли не бегу по обочине темной дороги. Мимо изредка проносятся машины, проплывает разбитый автобус, подсвеченный изнутри, как аквариум.

Снег становится гуще. Моя телогрейка промокает. Подхожу к трамвайному кольцу. Поодаль темной глыбой лежит Компрессорный завод. Единственное светлое пятно — несколько уже знакомых мне по Перми ларьков, призывно манящих яркими витринами. Рядом толкутся люди; вереницей стоят женщины, в основном пожилые. Они предлагает купить с рук водку, колбасу, сигареты, пиво, носки и варежки домашней вязки, разную мелочь. Товары укрыты полиэтиленовой пленкой, чтобы не промокли.

Гремя всеми своими железными потрохами, подходит старенький, помятый трамвай. Захожу внутрь, сажусь на холодное дерматиновое сидение. С меня льет в три ручья. Народу мало. Кондукторша, тетка в синем пальто и вязаном берете, сидит на своем месте и дремлет, не обращая внимания на пассажиров. Трамвай трогается. Две остановки. Мне осталось проехать всего две остановки.

На темных улицах — ни души. Бегу от трамвайных путей к домам.

Двор, мой двор. Здесь ничего не изменилось, только оставленных на ночь машин стало больше. Двор словно вымер. Мокрый снег превращается в откровенный дождь. Вот и родной подъезд. Дверь нараспашку, на стене рядом кто-то накарябал матерное слово. Выше надписи белеют листочки объявлений. «Куплю», «Продаю», «Сниму квартиру». Поднимаюсь по лестнице. В подъезде пахнет мочой и подгорелой едой. Вот и наша квартира. Останавливаюсь. Дверь другая. Железная, черная, с глазком. Чужая дверь. Внутри все сжимается от нехорошего предчувствия. Делаю несколько глубоких вдохов как перед выстрелом — и нажимаю на кнопку звонка.

Динь-дон! Динь-дон!

За дверью слышатся тяжелые шаги, недовольный мужской голос спрашивает:

— Кого надо?

— Новикову! — почти кричу, сжав кулаки.

— Нет таких, — раздается в ответ.

— Как «нет»? — бормочу я, зачем-то отступая от двери на несколько шагов. — Как «нет»?! Здесь же… Я…

Голос мой срывается. В голове — пустота, вакуум. «Нет таких…»

— Мама!

Подскакиваю к двери и начинаю стучать по ней кулаками, пинать, биться всем телом.

— Откройте!

— Я щас открою! — с угрозой рычит неизвестный мне мужик. — Погоди маленько… Щас ты…

Слышится женский вскрик:

— Сережа, не надо!

Дверь распахивается. На пороге — здоровый бугай в спортивном костюме. Злое лицо, бритая наголо голова. Но я смотрю не на него, а на ствол упершегося мне в грудь ружья.

— Замочу, отморозок! — бугай взводит курки. За его плечом маячит испуганная женщина в халате. Краем глаза замечаю, что в нашей квартире другие обои, другая мебель и вообще — все другое.

Неужели я ошибся адресом?! Поднимаю руки.

— Все, мужик, все. Я не туда попал, наверное.

— Борзеть не надо, — бугай убирает ружье. — Топай отсюда. Поворачиваюсь, чтобы уйти. Женщина в халатике говорит мне в спину:

— Мы квартиру в этом году купили. До нас тут Калимуллины жили.

Выдавливаю из себя короткое:

— Спасибо.

Фамилия «Калимуллины» мне ни о чем не говорит. А еще в голове как-то не укладывается фраза: «Мы квартиру в этом году купили». Как так — купили? Разве можно купить квартиру? Или теперь все можно?

Эх, мама, мама, где же ты? Куда пропала? Как я теперь смогу тебя найти?

Стоп, есть же тетя Фарида, Фарида-апа, соседка снизу, с первого этажа! Ну конечно, вот я дурак, совсем мозги закисли. Сбегаю по ступенькам, звоню. Дверь здесь тоже новая, железная. В подъезде вообще почти все двери поменяны. Это странно — везде жуткий бардак, окурки, мусор, стекла битые, ящики почтовые кто-то сжег, а двери в квартирах новые. Как будто все отгородились этими дверьми от подъезда, от мира.

— Кто там? — спрашивает женский голос.

Я едва не отвечаю «Артем Новиков, ваш сосед», но вовремя прикусываю язык. Прошло четырнадцать лет, а выгляжу я так же, как и в декабре семьдесят девятого, когда уходил в армию. Кто поверит, что человек за такое время совсем не изменился?

Поэтому, тщательно подбирая слова, говорю:

— Мне бы узнать. Про вашу соседку сверху, Новикову.

Ключ скрежещет в замке. Дверь открывается. Передо мной высокая красивая девушка с длинными черными волосами.

— Вам тетя Валя нужна? Она давно здесь не живет.

— А где она? — я задаю этот вопрос машинально, а у самого круги перед глазами от напряжения. Сейчас я услышу…

— Она переехала, — девушка поправляет волосы. — В Москву, к родственнице. Мама говорила, что та уже совсем старенькая и ей уход нужен. А тетя Валя, когда у нее сын погиб, тоже совсем одна осталась.

— Ясно, — я киваю, бреду к лестнице. Радость от известия, что мать жива, едва вспыхнув, сразу гаснет. «Сын погиб… совсем одна осталась…». Бедная, как она выдержала? Пока проклятый конь водил меня по самому краю света, пока я бился в паутине хроноспазма, она здесь с ума сходила, наверное, от горя и одиночества.

Скриплю зубами. Говорить ничего не хочется. Иду к выходу из подъезда. До меня вдруг доходит, что вот эта красивая девушка — дочь Фариды-апы Гульнарка, третьеклассница.

Оборачиваюсь, спрашиваю:

— Мама твоя как? Жива-здорова?

— Д-да, — удивленно кивает она. — В Борисково живет. Мы с мужем здесь, а она… Ой, а вы… ты кто? Ты ее знаешь?

— Гульнара, ты с кем разговариваешь? — гремит на весь подъезд голос Гульнаркиного мужа. Я машу рукой — мол, пока, и выхожу из подъезда под ледяной дождь.

Мама в Москве. Пожилая родственница — это, скорее всего, Людмила Сергеевна Чусаева. Стало быть, мне надо в Москву. Но без денег туда не добраться. Значит, надо искать жилье и работу. Без документов это не получится. Или теперь, в этом новом мире, возможно и такое?

Меня бьет озноб. Сквозь шум множества капель, сквозь завывания ветра слышу странное пение:

— Дрим-ба-ба, дирим-ба-ба! Дрим-ба-ба, дирим-ба-ба!