Белое безмолвие - Сара Лотц

Через пару часов я вдруг резко проснулся: мне не хватало воздуха, сердце стучало, легкие словно стягивало тугой лентой. Запаниковав, я принялся лихорадочно искать свой нашлемный фонарь. «Расслабься. Остынь. С тобой всё в порядке. Это просто высота так действует», – уговаривал я себя. Я втянул воздух, постучал по груди и полез в карман за ибупрофеном. Вода в бутылке замерзла (я забыл положить ее в спальный мешок), так что мне пришлось всухую глотать таблетки, которые ободрали мое воспаленное горло, как бритва. Дрожа, я снова лег на спину и натянул спальный мешок на голову. Конденсат моего дыхания превратил внутреннюю поверхность палатки в леденистую экосистему. Шум ветра нашептывал мне сквозь ее ткань: «Ты сделал это. Расслабься, дружище. С тобой все в порядке. И все хорошо».

Я заснул. Сны мне по-прежнему не снились.

Извиваясь, я выполз из палатки, как червяк из яблока. В глаза тут же ударил невыносимо яркий свет, отражавшийся от снега, и я сразу нырнул обратно за солнцезащитными очками и курткой. Но даже такие относительно простые действия заставили меня запыхаться.

Никого из членов нашей команды пока видно не было. Волоча ноги, я сходил в палатку кухни, чтобы поздороваться с Гйалуком, который бодро ссорился с Нгимой и курил, а затем, выпив литр сока, перенес лагерный стул в небольшой закуток из камней и снега перед своей палаткой и уселся на него, чтобы рассмотреть то, что пропустил вчера вечером. Только сейчас я впервые осознал реальный масштаб Гималаев. Позади лагеря высилась Чангзе[63], младшая двоюродная сестра Эвереста, и, глядя на ее грозные склоны с проседью снега, я чувствовал себя ничтожеством, муравьем на обеденном столе. Наконец зашелестела застежка на соседней палатке, и оттуда показалась голова Марка. Губы у него потрескались, а редкий пушок на подбородке выглядел несколько странно и даже нелепо – как будто он специально приклеил его себе на лицо, чтобы казаться старше.

Я протянул ему свою фляжку, и мы молча сидели рядом, пока Гйалук не позвал всех на завтрак. В столовой Тадеуш, который как раз доедал овсянку, кивнул нам, после чего ушел возиться с рацией. Больше пока никто не встал. Нгима подал нам жареный картофель и яичницу, которая плавала в луже жира. Желудок мой заупрямился.

Марк отодвинул тарелку.

– Ты не голоден?

– Не голоден.

– Я тоже. Это всё из-за высоты.

Малколм и Ирени предупреждали меня, что здесь я потеряю аппетит. Я им не верил – я всегда был ненасытным чудовищем. Но в тот момент передо мной можно было положить даже сэндвич с беконом, и все равно я не соблазнился бы.

Марк нервно прокашлялся.

– Послушай… Спасибо за вчерашнее, Саймон. За то, что вернулся за мной. Мне очень жаль, что я оказался такой обузой для вас.

– Никакая ты не обуза, приятель, не выдумывай. Мы все тут повязаны.

– Все равно спасибо. Я знаю, что был не… – Голос его оборвался.

– Как-то дико думать, что мы даже не на полпути к вершине, правда? Этот бросок едва не доконал меня.

– Да.

Я сунул в рот холодный ломтик картошки и заставил себя разжевать его, а потом и проглотить. На вкус это напоминало целлюлозу; мои вкусовые рецепторы атрофировались.

Марк уронил руки между ног.

– Хочу тебе кое-что сказать, можно?

– Конечно.

– Просто я… Я не пойду на вершину.

– Вот не надо этого, приятель. С тобой всё будет в порядке, как только ты акклиматизируешься. А если чувствуешь себя неважно, возьми у Ирени какие-нибудь таблетки или еще что-нибудь. Робби, например, принимает «Диамокс» – это должно помочь.

– Нет, ты меня не понял. Я здесь вообще не для этого. Не для восхождения, я имею в виду.

– Тогда ради чего ты тут? Ради окружающей обстановки?

Пауза.

– Я могу тебе доверять?

Я должен был сказать ему: «Нет. Нет, абсолютно. Если составить список всех людей на свете, которым тебе не следует доверять, я займу в нем верхнюю строчку – номер один». Но, разумеется, я этого не сказал. Мне было любопытно.

– Конечно можешь, Марк.

Глубокий тяжелый вздох.

– Я не пойду на вершину, потому что должен увидеть маму.

Сначала я подумал, что ослышался.

– Что? Повтори, я что-то не понял.

– Моя мама… Она там. На горе.

Мой мозг соображал вдвое медленнее, чем обычно.

– Да? Ты имеешь в виду, что она в другой команде?

– Нет.

Тогда я начал беспокоиться, что, возможно, у него – или у меня – на этой высоте поехала крыша.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Марк?

– Я в порядке. – Сказано это было твердо. Я почувствовал ту самую сталь в его голосе, которую заметил еще в вечер знакомства.

– Окей. Тогда я все равно не…

– Она погибла, Саймон. Моя мама. Она умерла наверху, на горе, много лет назад. Ее тело лежит там до сих пор. Вот почему я здесь. Я должен добраться туда и увидеть ее.

Только теперь до меня дошло.

– Ни хрена себе.

– Да уж.

– А когда она погибла, приятель?

– Двенадцать лет назад. В тысяча девятьсот девяносто пятом.

Мои познания в истории покорения Эвереста оставались не такими обширными, как хотелось бы, но я был уверен, что ничего не слышал о британской альпинистке по фамилии Пратчетт, – на такое имя я наверняка обратил бы внимание. О ней мог знать Тьерри: он потратил в букинистическом магазине целое состояние на книжки о несчастных случаях на Эвересте. Однако я не понимал, зачем Марку так врать, – уж больно всё это было необычно.

Тут в столовую ввалился Малколм, покачиваясь, как статист из фильма «Рассвет мертвецов», и, прежде чем я успел спросить о чем-нибудь еще, Марк исчез.

Продвинутый базовый лагерь

Физически сломленной я бывала и раньше. Горы умеют содрать с человека всё, до самой сердцевины, до обнаженного нерва. Таким был Уолтер – всегда обнаженный нерв. Но я еще никогда не испытывала подобных психологических проблем.

Он снова появился прошлой ночью. Скрипел снегом вокруг палатки, хлопал по ее нейлоновым крыльям. Вся дрожа, я посветила фонарем внутри и увидела на стенке у себя над головой выпуклость, как будто это прислонилось к ткани снаружи. Все наши находились рядом – только крикни. Джо можно было вызвать по рации. Но я не могла признаться в том, что меня преследуют. Что на меня охотятся.