Опальные воеводы - Андрей Богданов

Так мы тогда Казани и не взяли, зато на следующий год отличились: царевича крымского Улан-Кощака, что из города бежал с войском, в Диком поле нагнали и разбили наголову, так что некому было и весть дать. В поле нашего-то никто сломить не может.

— А говорят, — снова подал голос один из молодых дворян, — что в городовом взятии Иван Васильевич не силён?

— В поле-то нам, вестимо, способнее, — спокойно продолжал рассказчик, — но и в городе бивались славно. Хоть и трудно Ивану Васильевичу уберечься от метательных хитростей под стенами да в переулочках, однако же Казань мы взяли. Стояли мы в 52-м году в царских станах с Большим государевым полком…

— Как же вы Казань-то брали, когда Большой полк государево здоровье должен был беречь!? — перебил говорившего ратоборец с длинным шрамом поперёк лица. — Вот мы с князем Андреем Михайловичем Курбским башню ломали и в городе дрались, а царь-то в Казань потом въехал! К тому времени уж и трупие-то с улиц прибрали…

— Вот я и говорю, — продолжил как ни в чем не бывало рассказчик, — что был наш Иван Васильевич у государя боярином и дворовым воеводой во всё время похода и охранял под Казанью царское здоровье. А как быть решительному приступу, поднял нас воевода рано поутру и привёл к городу. Здесь мы и стояли на стороне в полном вооружении, на сражение глядючи, до той поры, пока не увидели, что казанец наших одолевает. Тогда Иван Васильевич спешился и, царского коня под уздцы взяв, к городским воротам повёл. Там у Царских ворот и хоругвь государеву поставили, а вокруг утвердил воевода крепкую стражу.

Потом как закричит наш Большой великим голосом: «Кто за Бога и государя московского! Айда за мною на поганых!» И в тот же миг поскакало с коней больше половины полка (ведь там на конях не проехать), побежали в ворота за своим воеводою. Глядь — а Иван Васильевич стоит за воротами и палицей показывает, по какой улице бежать. Когда пробежит туда достаточно ратников — он на другую улицу подмогу направляет. Так мы те места стали назад отбивать.

И сперлись с басурманами в узких улочках, саблями и топорами рубясь и ножами тыкаясь. А там, где я бежал с дворянами, ударили на нас татары стеной в копья, мы же их на свои копья приняли и стояли так больше часа: ни они нас, ни мы их одолеть не можем. Воткнув копье, высвободить его уже было нельзя — шло по телам, пока в крепкую броню не упрётся, которую пробить не может. Идо того сцепились с басурманами, что разойтись и дать место бою никак было нельзя.

Только смотрим — бежит воевода наш по крышам, с дома на дом перепрыгивает и басурман сверху огромной палицей по головам бьёт. А за ним много наших поналезло наверх, пошли дальше вдоль улицы и верхами, и низами. Столкнули мы с места крепкостоятельных казанцев и пёрли их сначала в овраг, потом на гору, где царский дворец и мечети их стояли, а потом погнали с горы вниз. Воевода наш везде горазд был на воинскую сноровку: где ворота плечом вышибет, где стену развалит и на супостатов обрушит, где телегу, каменьем груженную, по крутой улице вниз столкнет. Словом, везде, где неприятель упрётся, тотчас Иван Васильевич появляется и сильно своим подсобляет.

Когда прошли весь город насквозь и увидели, что казанцы за реку уходят, прыгнул Шереметев со стены и мы вслед за ним, перешли реку вброд и на последние ряды неприятельские крепко ударили. Хоть и мало нас с воеводою прибежало, а всё же немало успели басурман посечь, пока они совсем в болотину не ушли, а за болотом в великий лес. Вот как наш-то Казань брал, не считая своих великих ран!

На следующий год летом ходили мы в больших полках с государем против крымского хана, чаяли его прихода на русские украйны. И затем не смогли опочить от трудов: восстали многие казанские люди и в декабре выступили мы на Волгу. Но об этом походе нечего долго рассказывать, многие в нём и сами были. Неотступно шли мы за неприятелем, имея многие битвы, аж до Урал-камня: впереди князь Андрей Михайлович Курбский со Сторожевым полком, за ним мы с Иваном Васильевичем — Передовой полк, за нами Семён Иванович Микулинский-Пунков с Большим полком. За тот поход пожаловал государь воеводам по золотому венгерскому, а как наш давеча на Москве гулял — вся столица помнит, мало кто из москвичей у Шереметева хлеба не ел!

Вот придём из Дикого поля домой — то-то радости на Москве будет, то-то веселья! Нас воевода не забудет, да и всех пленных христианских, от злой неволи в Крыму освобождённых, обласкает и удовольствует — это у нашего первое дело. Сам не будет ни пить, ни есть, пока всем воинам и бедным добро не сотворит!

— Так ведь в Москву ещё вернуться надо! — раздался с края полянки голосок. — Говорят, крымский хан на черкас пятигорских пошёл, а ну как он далеко не ушёл да на нас ударит? Крымский-то, он в одну сторону лук натягивает, а в другую стреляет!

— Ушёл хан или не ушёл, — сказал старый дворянин строго, — это дело тайное, не нашего ума. Ты бы, Митюшка, лучше сопли утёр, а то за тобой-то и в строю жить слякотно! А с Иваном Васильевичем, — продолжил он, переждав взрыв веселья, — мы хоть против хана, хоть против султана постоим.

* * *

Тем временем, пока у одного костра длилась эта беседа, на другом краю лесочка под густым кустом ракиты лежал на подостланной шубе сам боярин и воевода Шереметев, благостно шевеля в воздухе извлеченными из сапог и портянок пальцами ног. Вздыхая время от времени от удовольствия, Иван Васильевич благосклонно слушал своего домашнего попа, читающего вслух новопереводную книжку о Крымском ханстве. Опуская описание географии, населения и плодородия Крыма, и так хорошо знакомых по более точным сведениям, воевода требовал читать себе о нравах и обычаях противника, об оружии, прерывая чтение замечаниями.

— Татарове приидоша и населишася тамо не весьма древних лет, — читал поп, — но от онаго времени, егда изгнани быша от литовских князей из стран российских от Подолия, яко о том выше писано.

— Знаю, прочти дальше, про Мамаев луг, раз мы туда идём, — потребовал воевода. Чтец повиновался.

— Поля в тех местах так жизненны и обильны травою, яко едва поверить можно, ибо трава там в высоту как морской тростник и очень мягка. В те места татары крымские выгоняют пасти своих верблюдов, лошадей и всякий скот, а иные там и зимуют, ибо татары сена косить не привыкли: лошади их и другой скот в полях снег разгребают и из-под него себе пропитание добывают. Также и зверей в тех полях великое множество: серн (то есть коз диких), оленей, лосей, диких лошадей, сайгаков, кабанов, ланей собираются целые стада. Недалёко от тех мест есть небольшая, но густая дубравка, окружённая, как остров, водой, — в ней поистине неисчислимое множество всяких зверей.

— Дальше, дальше прочти, про породу крымскую, — проговорил Шереметев, переворачиваясь на бок и подпирая рукой свою большую голову.

— Породою суть, — нашел нужное место чтец, — роста среднего, обличил широкого, черноватого, очей чёрных, страшно выпуклых, бороды имеют долгие, но редкие, наподобие козлиных, их же мало стригут. А чело своё всё бреют, кроме молодёжи и знатных особ, царевичей и мурз, которые оставляют на темени хохлы{15. Шеи имеют твёрдые, в теле крепки, мужественны и смелы. К телесным упражнениям по природе своей очень склонны.