Третий уровень - Джек Финней

– Мне нравится, – сказал я. – Очень нравится. Я беру эту комнату, если можно.

– У вас есть какие-нибудь рекомендации?

– К сожалению, нет. Я только что прибыл в Нью-Йорк и не знаю здесь ни одного человека. Кроме вас, разумеется. – Я улыбнулся, но она не ответила на мою улыбку. Она нерешительно мялась, и я сказал: – Правда, я беглый каторжник, профессиональный фальшивомонетчик и убийца-любитель. Кроме того, я вою по ночам на луну. Но зато я опрятен…

– Ну, в таком случае добро пожаловать. – Я все-таки заставил ее улыбнуться. – Как ваше имя?

– Саймон Морли. Очень рад с вами познакомиться.

– Меня зовут Джулия Шарбонно, – сказала она сдержанно, даже несколько свысока, но я понял, что мы уже друзья. – Дом этот принадлежит моей тетке; вы встретите ее за ужином, который будет в шесть. – Она повернулась, чтобы уйти, взялась за дверную ручку, но приостановилась и снова обратилась ко мне: – Поскольку вы приезжий, то запомните, что это газ, – она кивком показала на круглый светильник наверху и на рожок над кроватью, – не керосин и не свечка. Газ нужно не задувать, а выключать.

– Хорошо, я запомню.

Она кивнула, оглядела комнату последний раз и, не найдя, что еще сказать, собралась выйти.

– Мисс Шарбонно! – окликнул я, и она оглянулась; я тоже не знал, что сказать, но в конце концов нашелся: – Извините меня за невежество. Я в Нью-Йорке впервые в жизни и незнаком со здешними обычаями…

– Полагаю, что они не слишком отличаются от обычаев других мест. – Она опять улыбнулась, на этот раз с легкой иронией. – Да по вам и не скажешь, что вы надолго останетесь зеленым…

Она вышла, прикрыв за собой дверь. Я выглянул из окна на Грэмерси-парк, на покрытые снегом скамейки, кусты, газоны. Я не мог припомнить, давно ли видел этот парк в последний раз и изменился ли он – вроде бы нет. С тротуара и аллеек снег счистили, смели в сугробы к бровке мостовой. Снег почернел от копоти: город был грязный, как и в наши дни, и особенно грязный зимой, когда десятки тысяч дровяных и угольных печей и каминов изрыгали в воздух сажу и пепел. Но по крайней мере, все это было нерадиоактивно.

Не знаю почему, но впечатлений для меня оказалось слишком много; я отошел от окна и прилег на длинную односпальную кровать, свесив ноги, чтобы не выпачкать скромное белое покрывало. Закрыл глаза – и меня обуяла внезапная тоска по родному дому, прямо-таки как брошенного ребенка. Мне пришло в голову, что ведь я в буквальном смысле слова не знаю ни одного человека на белом свете – все те и все то, что я знаю, сейчас неизмеримо далеки от меня.

Я проспал с час, пожалуй, немного меньше. Разбудили меня голоса, стук дверей, шаги в коридоре. В комнате было уже темно, но узкие прямоугольники окон слегка светились – на улице выпал свежий снег. Вполне сознавая, где я нахожусь, я спустил ноги на пол, подошел к комоду, налил из кувшина в чашу воды и умылся. Потом надел чистую рубашку, повязал галстук, причесался и решительно направился к двери в коридор, навстречу этому дому и населяющим его людям.

По коридору из ванной шел худощавый молодой человек, в руках он нес неглубокий тазик с водой. У него были темные волосы и усы с опущенными книзу концами. Едва завидев меня, он остановился, широко осклабившись.

– Вы и есть новый постоялец? Извините, не могу подать вам руки, – подбородком он указал на тазик, – однако разрешите представиться. Меня зовут Феликс Грир. Сегодня день моего рождения, мне сегодня двадцать один год.

Я поздравил его, назвал свое имя, и он тут же настоял, чтобы я зашел к нему в комнату взглянуть на новую фотографическую камеру, которую прислали ему родители ко дню рождения. Получил он ее только вчера, но уже успел при помощи специального приспособления, которое немедля продемонстрировал мне – горизонтальная газовая трубка с дюжиной горелок и рефлектором, – отснять всех жильцов дома, а также некоторые комнаты – но это уже при дневном освещении. Я осмотрел камеру: огромный ящик, весящий минимум три, а то и три с половиной килограмма, сверкающий полированным деревом, бронзой, стеклом и красной кожей и удивительно шикарный. Так я и сказал Феликсу, добавив, что и сам умею фотографировать, и он ответил, что как-нибудь одолжит мне свою камеру, а я сказал, что, возможно, поймаю его на слове. Потом он заставил меня позировать, сфотографировал – выдержка оказалась много короче, чем я ожидал, всего несколько секунд, – и пообещал дать мне полный комплект своих снимков. Тогда я отнесся к этому безразлично, но потом был рад, что получил их. В конце концов я ушел – Феликс остался промывать отпечатки, – а вечером, когда я вернулся к себе, нашел подсунутый под дверь пакет с пачкой фотографий, включая мой собственный портрет и несколько видов комнат.

Вот одна из них (рис. 5) – это сам Феликс, очень похож, хотя гораздо серьезнее, чем я его помню, он всегда бывал немножко взвинчен и непрестанно ухмылялся.

Пока не забыл, покажу вам еще один снимок из той же серии: это я сам (рис. 6). Не уверен, что фотограф добился большого сходства, а впрочем, с бородой и усами я, наверно, так и выгляжу; я никогда не считал себя красавцем.

Рис. 5

Рис. 6

Выйдя от Феликса, я спустился вниз, в просторную гостиную рядом с передней; тут на железном листе стояла большая черная печь с никелированными завитками и слюдяными окошками, за которыми плясал веселый огонь. На печи красовался никелированный рыцарь в доспехах сантиметров тридцати ростом. Я протянул было руку потрогать его, но поспешно отдернул: рыцарь оказался горячим. По ту сторону раздвижных дверей – видимо, в столовую – слышались позвякивание посуды и приглушенный говор. Я решил, что там накрывают к ужину, и кашлянул.

Двери раскрылись, и вышла Джулия, а за нею худощавая женщина средних лет. Вот их портреты (рис. 7 и 8) в исполнении Феликса, и очень хорошие – именно так они и выглядели.

– Тетя Ада, – сказала Джулия, – это вот и есть Саймон Морли, который явился без рекомендательных писем и почти без багажа, однако краснобай, каких мало. Мистер Морли – мадам Хафф.

Честно сказать, до того дня я никогда не слышал выражения «краснобай» в устной речи, но позже усвоил, что по смыслу оно соответствует нашему «трепач» или, быть может, «льстец», или объединяет в себе обе характеристики. Улыбнувшись словам племянницы, тетя Ада сделала реверанс.

Рис. 7

Рис. 8

– Доброго вам здоровья, мистер Морли.

Хотя я впервые в жизни видел женщину, делающую реверанс, я поклонился ей как-то совершенно естественно, будто всю жизнь только так и делал: