Сильные. Книга 2. Черное сердце - Генри Лайон Олди

О чем ты думаешь, болван! Уот брата помянуть явился, честь тебе, слабаку, оказал, а Юрюну Уолану всякая ерунда в голову лезет. Стыдись!

— Когда умер твой брат, Уот? От чего?

Хотел я спросить — от кого? — и прикусил язык. Захочет, сам расскажет.

— Сестра, — невпопад ответил Уот.

Осторожно, чтобы не взбесить, я поправил:

— Брат. Брат Эсех Харбыр.

— Сестра. Куо Чамчай видела, спасала.

— Не спасла?!

— Не смогла. Помянем.

— Помянем, — я тоже встал. Боясь расплескать, взял полный чорон. — Твой брат...

Обычное дело: как глупости болтать, так язык впереди ума бегом бежит. А как мертвеца похвалить, хорошее вспомнить — стою столбом, губы кусаю. Что мне вспоминать? Как Эсехова тень на Нюргуновы сани мочилась? Как щенок в моего брата камни кидал? Как из-за его волчьего норова мы чуть друг другу глотки не перегрызли? «Он не кричал, — издалека, из времен, которые мне-нынешнему уже казались седым прошлым, напомнил мастер Кытай. — В Кузне, во время перековки. Зубами скрипел. Кряхтел, сипел, а молчал. В первый раз такое...» Спасибо, кузнец, без тебя я бы не справился.

— Он был храбрецом, Уот. Твой брат был отчаянным храбрецом.

Врать не умею. А это правда. Правду я говорю, не краснея.

— Храбрец, да. Самый храбрый!

Одним могучим глотком Уот осушил кубок. Я последовал примеру адьярая, спеша залить выпивкой похвалу Эсеху Харбыру. О мертвых, сказал однажды мой отец, либо хорошо, либо ничего. Вот, пью, и ничего. Кумыс только крепок на диво. Выдержанный? Или застоялся? Да ну, чепуха. У Уота? Кумыс? Застоялся?! Опять ерунда в башку шибает. Залпом я выхлебал чорон до дна, и меня сразу повело. Кумыс заметно горчил. На поминках горечь — самое оно.

Не на свадьбе гуляем.

Уот поднял табурет, установил, грузно опустился сверху. Против ожидания, табурет под адьяраем даже не скрипнул. Крепкая вещь, на совесть делали. Я присел напротив, на ложе, и Уот вновь наполнил чороны. Почему я не в плену? Почему Уот со мной, вором-ворюгой, кумыс пьет, брата поминает — вместо того чтоб посадить Юрюна Уолана в подвал, на цепь? Больше помянуть не с кем? И не спросишь ведь: у Уота горе, а тут я с распросами...

— Он хотел. Всегда хотел, очень, — Уот закряхтел, подбирая слова. Он будто тащил утес на вершину горы, по узкой извилистой тропке. — Первым быть хотел. Самым первым. Самым лучшим. Нюргуном быть хотел[38]. Все, больше не хочет. Ыый-ыыйбын...

Второй чорон пошел легче. Ну да, знаю. Третий пойдет еще легче. Четвертый... В итоге я напьюсь. Ну и напьюсь. А что прикажете делать?

— Не уродился он, — Уот накрыл кубок ладонями, взгромоздил сверху щетинистый побородок. По-моему, он смотрел на меня, а видел Эсеха. – Ста̀тью не вышел. Переживал очень. Ночами плакал. Думал, никто не слышит...

— В смысле, ростом?

Уот моргнул раз, другой. Под его взглядом я чувствовал себя молокососом, сопливым несмышленышем. Я не знал, что такого в моем вопросе, но трижды пожалел, что спросил.

— На меня глянь, да? — предложил адьярай.

— Ну, гляжу.

Я уставился на Уота, словно решил провертеть в нем дыру.

— Теперь Эсеха вспомни. Вспомнил?

— Ну, вспомнил.

— И что?

— Ты больше.

— И всё?

— Усохший или в доспехе, ты гораздо больше. Это, наверное, из-за возраста. Эсех еще не вырос как следует.

«Войдет в года, подрастет,» — чуть не брякнул я.

— Эх, ты! — Уот дернул углом рта. — Я думал, ты умный, кэр-буу! Ну да, ты ж не адьярай... Эсех знаешь как огорчался? Твердил: «Разве я адьярай?!» Спрашивал: «В кого я такой?» Две руки, две ноги, два глаза... Урод, да? Мы его утешали: я, сестра, братья... Мама утешала. Папа утешал, когда просыпался. Любили его, да. Он в Кузне вас увидел, до меня докопался: «Я что, из них? Из этих? Не родной? Приемыш?!» Я ему: «Родной! Родней не бывает!» Не поверил. Я ему: «Брат! Люблю!» А он не верит...

Уот понурился и надолго замолчал. Я тоже молчал. В памяти эхом гремели слова дедушки Сэркена: «Я хотел рассказать о гордом мальчишке! О щенке, который родился среди матерых волков! Глупом, отважном, тщеславном щенке! Он так завидовал братьям-волкам, так хотел сделаться вожаком, что разорвался натрое! Три тени вместо трех душ! Думаешь, его убил твой брат? Его убила ревность! Зависть! Гордыня!..»

Дедушка говорил об Эсехе! Три тени — ну конечно, об Эсехе! «...его убил твой брат? Его убила ревность!» Кто из моих братьев прикончил Эсеха Харбыра? Мюльдюн-бёгё? Нюргун? Пожалуй, Мюльдюн — он с виду тихоня, а на деле вспыльчивый, в гневе себя не помнит.

Как же я раньше-то не сообразил?

А вам бы на моем месте соображалось? Схватиться с Уотом, огрести по первое число, свалиться без памяти, нахлебаться кумысу на голодный желудок... Нравится? Способствует здравому смыслу? Еще и жрать хочется — прямо абытай-халахай! Живот к спине присох. Закуской Уот не озаботился, а попросить я стесняюсь. Адьярай горюет, а Юрюну Уолану, значит, и дела нет — лишь бы брюхо набить? Нет уж, мы потерпим...

В животе протестующе забурчало. Уот понял это по-своему, потянулся к бурдюку, но я опередил его. Вспомнил поминальную песню дедушки Сэркена, спетую по Омогою, и сам наполнил кубки:

— Пусть душа Эсеха поскорей пройдет через мир духов. Пусть он родится заново — лучше, чем был. Пусть в новой жизни ему повезет больше.

— Пусть, — согласился Уот. — Хорошо сказал, молодец.

И добавил:

— Зря. Напрасно, да.

— Что зря? Зря сказал?

— Зря Эсех с твоим братом связался. Нюргун сильный, Эсех сильный. Нюргун сильнее. Рядом с ним Эсеху лучшим не бывать...

Вот и ответ. Эсеха убил Нюргун.

Как, за что?!

— Я! — Уот встряхнулся, стал чуточку больше. Сверкнул глазом, налитым кровью: — Я бы справился. Давно хотел. Ел, хотел. Спал, хотел. По нужде ходил, хотел! Самый сильный? Самый лучший? Дьэ-буо! Хочу, чтобы самый. Другие — слабаки! Скука! Нюргуна хочу! Я тебе искать помогал?

— Помогал.

Тайком я погладил свистульку — олененка, пригревшегося на груди. Уж не знаю, как Кэй-Тугут уцелел в драке, но я был рад, что свистулька висит на прежнем месте.

— Вот! А-а, буйа-буйа-буйакам! А зачем помогал?

— Зачем?

— Чтобы нашел. Тогда что?

— Ничего. Нашел, и всё.

— Ха! И всё? Ты нашел, я пришел. Ясно?

О да, мне было ясно. Куда уж яснее?

— Так чего же не пришел, а? Мы бы тебя встретили.