МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева - Леонид Млечин

P. S. Если инстанция прикажет произвести харакири, я произведу харакири, но я предпочел бы менее мучительный способ, чем пытка железнодорожной тряски и пароходного тарахтения. Брр…»

Британский дипломат Роберт Брюс Локкарт, знававший Чичерина по Москве, видел его весной 1929 года, — по словам дипломата, это был «усталый, нервный, надорванный человек, желавший забыться и быть забытым».

Георгий Васильевич писал своему заместителю Карахану: «Возвращение в СССР есть моя ликвидация или немедленная официальная, или фактическая с помещением для отвода глаз где-либо на юге».

Вслед за этим Чичерин ответил и главе правительства Алексею Рыкову: «Зачем Вы называете меня «крупной политической фигурой»? Это фактически неверно. Я был полезен в период Мирбаха, затем при нашей мирной оффензиве и возобновлениях отношений, затем в Генуе и Лозанне, но за последние годы я был фикцией. Я позади… Не понимаю, почему не назначат нового наркома. И почему не публиковали о моем состоянии. Когда в 60-х годах умер Хедив Саид-паша, приближенные одели его труп в мундир, раскрасили его лицо, надели ему темные очки и возили труп в карете, чтобы думали, что он жив. Зачем Вам труп в мундире…»

Но Сталин и Молотов твердо стояли на своем. 20 октября 1929 года «Известия» написали о состоянии здоровья Чичерина: диабет, ангина, грипп, воспаление легких, полиневрит. Так подготовлялась его отставка. 14 ноября на заседании политбюро обсуждали, как вернуть наркома на родину. Поручили отправиться в Берлин Карахану — пусть по-дружески убедит Георгия Васильевича собирать вещи.

3 декабря на политбюро решили: «Ввиду сообщения т. Чичерина и пользующих его врачей, что состояние здоровья позволяет ему выехать в Москву лишь после четырехнедельной подготовки к переезду, максимально ускорить приезд т. Чичерина в Москву. Принять необходимые меры по врачебной линии как к подготовке т. Чичерина к переезду, так и организации самого переезда. Поручить тт. Енукидзе и Карахану принять меры к устройству пребывания и лечения т. Чичерина в СССР».

В январе 1930 года Георгий Васильевич вернулся в Москву, но к работе, разумеется, не приступал. 21 июля ЦИК официально освободил его от обязанностей наркома. Он превратился в персонального пенсионера союзного значения.

Чичерин предпочел бы оставить вместо себя Карахана, но не смог. Сталин плохо относился к Карахану, еще в 1926 году обращал внимание Молотова: «Не давайте волю Карахану насчет Китая — он испортит все дело, ей-ей. Он изжил себя… А смелости и нахальства, самоуверенности и гонора — хоть отбавляй». Через год после смерти Чичерина Льва Карахана, с которым они идеально понимали друг друга — как выразился Чичерин, «абсолютно спелись», — расстреляли…

После того как Чичерин понял, что кандидатура Карахана не пройдет, он стал возлагать надежды, что вместо него наркомом назначат члена политбюро Валериана Владимировича Куйбышева, которого считал культурным человеком и хорошим работником. Он даже написал ему обширное письмо, нечто вроде политического завещания, в котором вновь перечислил все свои беды и обиды: «С 1929 года были открыты шлюзы для всякой демагогии и всякого хулиганства. Теперь работать не нужно, нужно «бороться на практике против правого уклона», то есть море склоки, подсиживаний, доносов. Это ужасное ухудшение госаппарата особенно чувствительно у нас, где дела не ждут… Нельзя отсрочить международные дела. Демагогия в наших «общественных организациях» стала совсем нетерпимой. Осуществилась диктатура языкочешущих над работающими».

Чичерин писал о безумии, охватившем аппарат: чистки, сокращения, партийная нагрузка, общественная работа, склоки, подсиживания, доносы: «Людей ужасно мало, иностранные дела не ждут, а тут вечно отнимают работников то для временных командировок, то для партийных мобилизаций, то в порядке прикреплений к заводам, назначений в разные комиссии…»

Отставной нарком был раздражен тем, что для НКИД создан «какой-то специальный вуз для быстрого испечения склочников и демагогов, которые будут вытуривать опытных, хороших заслуженных работников… Втискивание к нам сырого элемента, в особенности лишенного внешних культурных атрибутов (копанье пальцами в носу, харканье и плеванье на пол, на дорогие ковры), крайне затрудняет не только дозарезу необходимое политически и экономически развитие новых связей, но даже сохранение существующих».

Наркомом назначили не Куйбышева — ему поручили Госплан и сделали заместителем главы правительства, а Литвинова. Письмо Чичерина осталось неотправленным. Он прожил еще шесть лет, ничем не напоминая о себе, и никто о нем не вспоминал. Болезни лишили его полноценной жизни. Он не поддерживал отношений даже с родственниками.

Чичерин умер 7 июля 1936 года всеми забытый, в нетопленой квартире, где стоял рояль и было много книг. Газеты поместили его портрет, некролог и заключение медицинской комиссии. Прощание с Георгием Васильевичем проходило в конференц-зале Наркомата иностранных дел на Кузнецком мосту. 9 июля его похоронили на Новодевичьем кладбище.

В постановлении политбюро записали:

«1. Оставшиеся после Чичерина рукописи и другие бумаги передать в Политархив НКВД.

2. Книги Чичерина передать в библиотеку НКИД.

3. Остальное имущество (деньги, займы, платье, белье и другие домашние вещи) передать родственникам, именно брату покойного Н.В. Чичерину».

* * *

В советские времена Чичерина, конечно, не вычеркивали из истории, как это делали с Троцким, но и лишний раз старались не вспоминать. Многолетний министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко, ревниво относившийся к чужим успехам на дипломатическом поприще, не любил Георгия Васильевича. А труды по истории дипломатии не выходили без санкции министра. Уже при Горбачеве, когда зашла речь о том, как отметить семидесятилетие советской дипломатической службы, Громыко ворчливо сказал:

— Чичерин? А что он такое особенное сделал? Ну, с Лениным работал. Ну, так Ленин все и делал…

— Автомобильная катастрофа, в которой погиб Литвинов, была не случайной, ее подстроил Сталин. — Эти слова произнес однажды в тиши своего кремлевского кабинета бывший член политбюро Анастас Иванович Микоян.

Услышал эти слова только один человек. Это были еще советские времена, напечатать такое сенсационное признание было невозможно, но старый соратник Сталина вдруг решил раскрыть одну из известных только ему тайн. Может быть, к неожиданной откровенности его расположил обаятельный собеседник, которого он давно знал?

Беседовал с Микояном Валентин Михайлович Бережков, известный журналист, который когда-то работал в секретариате наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова и был переводчиком Сталина. Бережков изумился словам Микояна: официально бывший нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов умер в конце 1951 года от инфаркта.