Книга шипов и огня - Рэй Карсон

Алентин качает головой:

— Конечно, он не знает, моя милая. Никто не сказал ему.

— Я не понимаю, — отвечаю я, проглотив еду.

— Мы не осмеливаемся сказать ему, что уже дрались и проиграли уже столько битв, что не можем сосчитать. Его Величество, да пребудет он во здравии и процветании, не питает особой любви к Стране Холмов. Он скорее оставит нас проигрывать, нежели пошлет помощь. Видишь ли, после последней войны у него осталось очень мало солдат, и мы были для него такой проблемой. Очень трудно править из-за пустыни землями, которые почти ничего не дают короне. Наши овцы и скот лучшие в королевстве, но переход через пустыню их совершенно истощает. Ему гораздо удобнее получать десятину с более близких земель.

Я киваю, вспоминая свои занятия с мастером Джеральдо: «Слабая сторона Джойи Д'Арена — ее огромная территория».

Девочка не более восьми лет от роду робко подходит к нам, держа в руках поднос с финиками. Я отказываюсь, потому что уже сыта, а отец Алентин берет один фрукт и продолжает говорить, жуя.

— Но кое-что у нас есть. Золото. Холмы выплевывают немного золота каждый год во время потопа, но Его Величество, да произойдут многочисленные потомки из чресл его, не обладает непомерной страстью к золоту. И все-таки что-то заставляет его сохранять интерес. Несколько лет назад один высокопоставленный при дворе человек передал нам, что в случае, если боевые действия развернутся среди Холмов, он объявит нас в числе потерь и просто откажется от земель.

О да, именно так он бы и сделал. Мое сердце ухает, когда я вспоминаю, как Алехандро был рад, когда я посоветовала эвакуировать деревни. Я была глупа, когда думала, что ему доставили радость я и мой мудрый совет. Теперь мне стало ясно, что он просто искал повода отвернуться от этих людей.

— Вы не осмеливаетесь сказать ему, что этот народ почти истреблен.

— Не осмеливаемся. По всем статьям он хороший человек, но слабый правитель. Он всегда выбирает верный и безопасный путь, если вообще делает какой-то выбор.

Хотя его слова звенят горькой правдой, я сомневаюсь, что он произнес бы их, если бы знал, что я — супруга короля.

— Значит, он должен быть уверен, что надежда у этих земель еще есть, чтобы не отказываться от помощи.

— Именно.

Но король никогда не отправит помощь. Я не могу смотреть в лицо священнику, пытаясь угадать, какую роль я сыграла в этом. Я закрываю глаза и снова представляю заседание Совета Пяти. Если бы я тогда знала то, что знаю сейчас, дала бы я другой совет? Если бы я видела этих сирот, их страдания, нашла бы я способ оправдать наличие отдаленного фронта? Это очень трудно представить.

— Отец Алентин, что конкретно, по-вашему, я могу для вас сделать?

Он вытирает губы краем рукава и весело рыгает.

— Мы надеемся, что ты можешь спасти нас, конечно же! Мы почти двадцать лет искали Носителя. Последние пару лет, когда бои были особенно ожесточенными, мы отправляли гонцов во все концы Джойи, чтобы найти тебя.

Ярость обрушивается на меня, как лавина. Даже здесь, в такой дали от дома, единственные ожидания от меня — что я надену ярмо на шею. Сквозь сжатые зубы я говорю:

— Как же я могу вас спасти? Я всего лишь девочка. Я много ем. Ненавижу управлять чем бы то ни было. Нет ничего, что я могла бы… нет, я хорошо вышиваю. Могу я вышить для вас очаровательный победный стяг?

Мне хочется что-нибудь ударить. Я вижу, как в отдалении Косме беседует с Беленом.

— Моя дорогая, у тебя есть нечто, чего нет ни у кого из нас.

— Божественный камень.

— Колдовство.

— Что? — Колдовство — абсолютно архаичный термин, встречающийся только в классических книгах. — Священный текст запрещает магию.

Он улыбается.

— Ах, милая принцесса, люди никогда не предназначались для этого места, знаешь ли. Но Первый мир погиб, и Бог поместил нас сюда своей Праведной Правой Рукой. — Он подается вперед, его темные глаза блестят. — «Откровение» Гомера гласит, что магия шевелится под кожей этого мира, отчаявшись выбраться на свободу. Чтобы бороться с ней, Бог выбирает воина — своего для каждого века, чтобы тот победил магию магией.

Он откидывается назад и скрещивает ноги, а я вспоминаю свою полуночную встречу с отцом Никандром в монастырской библиотеке. Повели его как свинью на убой, в царство колдовства.

— Инвьерны! — вскрикиваю я. — Вот царство колдовства!

Он кивает.

— Моя племянница сказала мне, что ты из Оровалле. Виа-Реформа держат в неведении Носителя знания.

Я опускаю голову, не зная, стоит ли мне этого стыдиться или нет.

— Глупые сектанты. — Он сплевывает. — Его Величество, да усладят его слух трели зябликов, поступил мудро, выкрав тебя.

Выкрал меня. Алентин поднимается на ноги, а мне приходит в голову, что Алехандро согласился на наш фиктивный брак только ради солдат, обещанных папой. Может, ему тоже нужен был спаситель.

Алентин спрашивает меня, не хочу ли я взять его копию «Откровения».

— О да, — соглашаюсь я. — С удовольствием.

Мне выдают две восковых свечи — бесценное удобство, как говорит отец Алентин, и поселяют в приземистой глинобитной хижине. Повесив свою еще влажную рубашку на крючок, я раскладываю спальник на глиняном полу и укладываюсь на живот, чтобы читать «Откровение». Я дрожу на вступительных абзацах, зная, что читаю Божественную историю, надеясь открыть что-нибудь о собственной участи.

Это я, Гомер-каменотес, избранный Богом носить Его камень. Семьям, пережившим Суд Праведной Правой Руки Бога, разбросанным ныне по свету: Приветствую.

Гомер сначала рассказывает свою собственную историю. Как и я, он получил свой камень в день крещения, когда столб света пролился с неба в его пуп. Пока он рос, он был изгоем, его боялись и осмеивали. Священники заинтересовались мальчиком, потому что чувствовали что-то странное в нем из-за этого камня, им хотелось петь гимны и молиться или громко смеяться. Поэтому они взяли его в монастырь, где научили читать и писать на классическом языке. Когда ему исполнилось шестнадцать, они оплатили его обучение у местного каменотеса.

Однажды он присматривал за печью для кирпичей, когда вдруг Бог послал ему видение и потребовал записать каждое слово. Гомер упал перед дверцей печи, и его рука шипела там, пока Бог говорил с ним. Придя в себя, он поспешил в монастырь и отказался от всякой помощи, хотя его рука сочилась кровью и была обгорелой, после чего записал все, что слышал от Бога.

Гомер всю жизнь с гордостью носил шрамы от ожогов, а я задумалась о Боге, который допустил такое. Безусловно, этот человек занимал особое место в сердце Бога, и тем не менее, он сильно пострадал.

И он был не единственным. Согласно словам отца Никандра, многие Носители погибли, исполняя Служение. Многие не завершили его вовсе. Интересно, что хуже.