1759. Год завоевания Британией мирового господства - Фрэнк Маклинн

Вместе с рабами Дагомея экспортировала и темную языческую религию вуду — поклонение змеям. Религия вуду претерпела различные изменения в районе Карибского моря. Ее, в свою очередь, повторно экспортировали во французскую Луизиану.

Остров Мартиника, арена борьбы англо-французского соперничества в бассейне Карибского моря, оказался вторым центром вуду, уступая только франкоговорящему острову Гаити. В 1782 г. губернатор Нового Орлеана, обеспокоенный появлением в Северной Америке этого нового дьявольского культа, запретил импорт рабов с Мартиники.

Его тревога вполне понятна. Вуду включает в себя использование змей, жертвоприношение животных и питье крови. В классической церемонии вуду жрецы, называемые «королем» и «королевой», открывают ящик, внутри которого находится змея. Затем готовится котел кипящей воды, в который бросают цыплят, лягушек, кошек, улиток и, конечно, змею. Мужчина-танцор, представляющий «великого зомби» («Le Grand Zombi»), совершает обряд. Все участники этого необузданного буйства пьют из котла, запивая отвратительную смесь крепким алкогольным напитком. Вечер заканчивается оргией.

Белые правители боялись вуду не столько потому, что черная магия могла быть действительно использована против них, а скорее из-за того, что новую религию могли использовать смутьяны-мятежники для организации «законных» заговоров, восстания рабов и даже революций.

Вест-Индия, по общему мнения, была трофеем, за который стоило ожесточенно сражаться. Ведь главным бизнесом колониальных империй восемнадцатого столетия оказался сахар. В 1775 г. сахар составлял одну пятую всего британского импорта, он стоил в пять раз дороже табачного импорта Британии. Для умов британских министров это значило, что Вест-Индия — более важный регион, чем Северная Америка.

Самый крупный лидер Британии 1759 г. Уильям Питт ясно заявил: он полагает, что французский сахарный остров Гваделупа стоит больше всей Канады, а Вест-Индия дороже Северной Америки: «Торговля, существующая на завоеванных территориях Северной Америки, находится на чрезвычайно низком уровне. Предположения относительно их будущего сомнительны, перспективы, в самом лучшем случае, весьма отдаленные».

У него сложилось представление (хотя довольно ограниченное и говорящее об отсутствии воображения) еще со времени Бостонского чаепития в 1773 г., что цена британского импорта из Ямайки в пять раз выше цены импорта из всех американских колоний. Остров Невис сам по себе обеспечивал в три раза больше британского импорта, чем Нью-Йорк в течение 1714–73 гг., а Антигуа — втрое больше Новой Англии.

Но торговля между Северной Америкой и Вест-Индией имела равное значение для белых плантаторов на островах. Говорим ли мы о голландцах в семнадцатом веке или о британцах и о французах в восемнадцатом столетии, Северная Америка и острова в Карибском море имели дополняющие экономические системы, которые зависели друг от друга. Французы снабжали Антильские острова из Луисбурга — и наоборот. Для британской торговли центром был Нью-Йорк, обеспечивший британскую Вест-Индию продовольствием. Это позволяло островам выделять больше земли под товарные культуры.

Корабли из Нью-Йорка привозили на острова говядину, баранину, свинину, пшеницу, рис, кукурузу, хлеб, масло, сыр, яблоки, бобовые культуры, луки и маринованные устрицы. Они возвращались с сахаром, черной патокой (мелассой), шкурами, лесоматериалами и серебром вместе с оплаченными счетами (кредитными авизо). Это давало возможность купцам из Нью-Йорка закупать готовые товары в Британии. Нью-Йорк также принимал участие в треугольнике работорговли. Суда из Бристоля и Ливерпуля приходили на западноафриканское побережье, где торговали ромом и мануфактурой, покупая рабов. Последних продавали в Вест-Индии.

Французская работорговля проводилась из портов в Атлантическом океане, но в 1759 г. положение островов в группе французских Антильских островов было не столь благоприятным как островов в Карибском море, контролируемых британцами. Торговля на французских Антильских островах сосредотачивалась на белом сахаре, индиго, на хлопке и кофе, коричневый сахар имел небольшое значение. Но Мартиника, жемчужина французской Вест-Индии, страшно пострадала в самый начальный период Семилетней войны — и в результате британской блокады (особенно эффективной в 1758 г. под руководством адмирала сэра Джона Мура), и по причине нехватки кораблей, на борту которых возможно экспортировать урожаи.

Кампания на Гваделупе и Мартинике с января по май 1759 г.

В Версале положение на Антильских островах вызывало мало сочувствия. Военно-морской министр Машоль заявил об островах в 1756 г., что Людовик XV не будет защищать их корабли старой системой конвоев, так как может лучше использовать боевые суда его величества. Но острова превратятся в базы для эскадр на побережье, чтобы защищать прибывающие и отбывающие корабли.

В 1759 г. министр Беррьер прекратил оплату всех колониальных переводных векселей, заморозив этим кредиты Антильских островов. Он рекомендовал, чтобы острова искали спасения в нейтральном судоходстве. В отличие от своих предшественников Морепа, Машоля и Мора, он полагал: на Антилы допускают слишком мало судов нейтральных стран (все предшественники считали, что их было слишком много).

К началу 1759 г. разочарование французскими владениями достигло уже значительного уровня. Уильям Питт решил: появилась возможность капитализировать их в результате отсутствия боевого духа.

Уильям Питт, премьер-министр во всем, кроме титула, был одним из величайших достояний Семилетней войны. Хотя его высокомерие и отчужденность могли привести к охлаждению даже близких друзей (или, по меньшей мере, тех, кто считал себя его друзьями), как политический деятель он владел грозным арсеналом оружия. Это был циничный и жестокий человек, настоящая «сухая вычислительная машина». Он делал всегда все, исходя только из политических соображений. Питт был идеальным продолжателем дела Макиавелли в том, что он считал: в политике необходимо «выглядеть невинным цветком, но в глубине быть настоящей змеей».

Он никогда и пальцем не пошевельнул, чтобы помочь даже тем, кто предположительно был близок к нему, если это не было полезно ему для политических целей. Но в притворной озабоченности и претензии на то, что он готов оказать помощь, Питту не было равных. У него имелось много качеств врожденного артиста — импозантная внешность и властный голос. Говорят, что его выступления, звучавшие колоколом, во всем восемнадцатом столетии уступали лишь речам Дантона. Оставаясь всегда самым артистичным из всех государственных деятелей, он старался придавать себе театральный вид, мог позировать и прихорашиваться, словно самый бездарный трагический актер. Ходили слухи, что он умеет метать из глаз молнии, освещая сцену.

Уильям Питт в совершенстве владел актерским мастерством, начиная от надменно поднятых бровей до всепрощающего жеста рукой. У него имелись тщеславие и нарциссизм великих артистов. Питта по его тщеславным заявлениям можно приравнять к знаменитому французскому маршалу Виллару, который хвастливо заявлял, что способен заставить герцога Мальборо навсегда прекратить сражения. Но ему никто не верил, что он подтвердил это в битве за Молплакет.