Освобожденный Франкенштейн - Брайан У. Олдисс

Глаза глядели на меня из-за высоких защищающих их скул, словно сквозь прорези забрала. Остальные черты — рот, уши и особенно нос — казалось, были невнятно намечены ножом хирурга. Тварь, которая сверху вниз смотрела в этот миг на меня, выглядела как механизм, обработанный на токарном станке.

Его череп почти задевал за потолочные балки. Он нагнулся, схватил меня за запястье и притянул к себе с такой легкостью, будто я был всего-навсего куклой.

— Тебе запрещено моим Творцом быть здесь!

Таковы были первые слова, произнесенные мне безымянным чудовищем. Оно произнесло их спокойным, глубоким голосом — «замогильным голосом», так и хотелось сказать по ассоциации. Хотя слова и были спокойны, они ничуть не успокаивали. Этому могучему существу не понадобилось бы ни малейших усилий, чтобы меня придушить.

Державшая меня огромная рука оказалась синюшно-пятнистой, в грязной коросте. От груди, где беспечно повязанный шарф не мог скрыть глубокие шрамы, до самых ног, обутых в башмаки, которые, как мне показалось, я узнал, чудовище являло собою памятник неопрятности. Оно было покрыто коркой ила, крови, экскрементов, о его штаны перемазалось и напоминавшее шинель пальто, с которого на пол ссыпался и тут же таял снег. Оно было таким влажным, что от него шел еще легкий пар. Еще одной причиной для тревоги служило его безразличие к своему жалкому состоянию.

Слегка встряхнув меня — так, что у меня клацнули зубы, — оно сказало:

— Здесь нет тебе места, кем бы ты ни был.

— Ты спас мне жизнь, когда я умирал на холме.

Эти слова первыми пришли мне на язык.

— Моя роль — не щадить чужую жизнь, а оберегать свою собственную. Кто я такой, чтобы быть милосердным? Все люди — мои враги, против меня обращена каждая живая рука.

— Ты спас мне жизнь, ты принес мне зайца, когда я подыхал с голоду.

Он — я не могу больше говорить о монстре «оно» — выпустил меня, и мне с грехом пополам удалось удержаться в его ужасающем присутствии на ногах.

— Ты… мне… благодарен?

— Ты пощадил мою жизнь. Я благодарен за этот дар, как, наверно, был бы благодарен и ты.

Он возразил:

— Мне нет жизни, пока рука любого обращена против меня. Как нет мне убежища, нет мне и благодарности. Мой Творец дал мне жизнь, и благодаря этому я знаю, что такое проклятие; Он дал мне чувства, и благодаря этому я знаю, что такое страдание! Я — Павший! Без Его любви, без Его помощи я — Павший. Зачем Так отнимать дарованную жизнь? Зачем ее навязывать? Ужель кто-либо, зная настоящий смысл Подарка, согласился бы принять Иль не вернул бы вскорости, моля об отпущенье с миром?

— Разве не так гласят слова великой Мильтоновой книги? Но под угрозой согласился мой Творец создать для меня новую Еву, на которую ты покусился, сбросив покров с ее наготы. Она сделает терпимее мои невзгоды, рабство — полурабством, мое изгнание не будет ссылкой. Что ты здесь делаешь? Почему Он допустил тебя сюда? Какое поврежденье ты учинил Ему?

— Нет, никакого! — откликнулся я в страхе, что он спустится вниз и обнаружит Франкенштейна в состоянии, которое с легкостью может принять за безжизненность.

Он опять схватил меня за руку.

— Никому, кроме меня, не дозволено причинять Ему вред! Я — Его покровитель, доколе Он работает над этим замыслом! Теперь скажи мне, что ты сделал с Ним? Уж не Змей ли ты — злокозненный и ядовитый, прокравшийся сюда?

На мгновение он повернулся к существу, носящему лицо Жюстины. Он протянул руку и нежно положил свою корявую ладонь на ее испещренное шрамами чело; потом снова обернулся ко мне.

— Посмотрим, что ты сделал! От меня не скроешь ничего!

Волоча меня за собой, он в два шага добрался до двери и распахнул ее. Я боролся, но он этого даже не замечал. Ни на миг не задержавшись, он начал спускаться по лестнице. Движения его были стремительны и чужды человеку. Мне приходилось бежать за ним, в ужасе ожидая, что за этим последует.

Внизу Виктор Франкенштейн все еще лежал без чувств на ковре. Он был не один. Над ним, положив голову Виктора себе на колени, склонился его слуга Йет. Сердито подняв на нас взгляд, он тут же завопил от ужаса и вскочил на ноги. Устремившись к распростертой фигуре своего творца, монстр одним движением руки отбросил слугу прочь с дороги. Сила этого случайного удара была такова, что Йет отлетел в сторону до самых книжных полок. Сверху на него посыпались книги.

Что касается меня, то я, словно щенок на поводке, болтался сзади в такт ужасной поступи монстра. Он неуклюже склонился над своим хозяином и позвал его глухим и страшным голосом, словно пролаял пес.

Я увидел, что Йет с трудом поднялся на ноги и, не спуская полных ужаса глаз с чудища, переместился поближе к ведущей вниз лестнице. Очутившись там, он вытащил из-под полы огромное ружье, короткий ствол которого заканчивался раструбом, — это, наверное, был мушкетон, — и направил его на чудовище.

Инстинктивно я бросился на пол. Монстр обернулся. Он вскинул одну руку и громко закричал, когда ружье выстрелило.

Грохот и дым заполнили комнату.

Йет кубарем скатился по лестнице.

— Ты убил моего хозяина! А теперь ты ранил меня! — вскричал монстр.

Одним прыжком он вскочил на ноги и ринулся в погоню, бросившись вниз по лестнице за кричащим от ужаса Йетом.

Шум подействовал на Франкенштейна. Он застонал и пошевелился.

Сообразив, что через минуту он очнется, я плеснул остатки вина ему в лицо, чтобы поскорее привести в себя, и устремился обратно в лабораторию.

До конца ночи здесь явно должно было произойти убийство, и мне хотелось убраться отсюда подобру-поздорову. Я с треском захлопнул за собой дверь, но изнутри на ней не оказалось ни одного засова — впрочем я и не воображал, что какой-либо засов способен задержать горящее жаждой мести чудовище.

Женщина по-прежнему лежала там, уставившись водянистыми глазами куда-то вдаль, словно дожидаясь, что ее оттуда позовут. Я прошел мимо нее и схватил стремянку, которой Виктор пользовался, чтобы добраться до верхних полок.

Вытащив ее на середину комнаты, я вскарабкался на нее и, ухватившись за край светового люка, через который чудовище проникло внутрь, подтянулся и пролез в него.

Сколь сверхъестественно силен ни был бы монстр, я не мог себе представить, чтобы он сумел взобраться по отвесной наружной стене башни.

Значит, он сделал себе лестницу. Разве не упоминал Виктор о такой возможности?

На крыше царили леденящая стужа и непроглядный мрак, хотя повсюду лежал снег.

Нервничая, я двинулся вперед, неуверенно тыкаясь в зубцы стены, пока наконец не наткнулся на торчащую жердь. Это и была лестница. Только ужас, что меня схватит чудовище — я так и видел, как оно скидывает меня с крыши, — и заставил меня перелезть через край и попытаться нащупать в пустоте первую ступеньку лестницы. Но я ее нащупал и быстро, как только мог, начал спускаться вниз, хотя и с трудом, поскольку ступеньки отстояли друг от друга почти на метр.