По желанию дамы - Стефани Лоуренс

Ундото положил обе руки на кафедру и оглядел собравшихся. Затем он улыбнулся, воздел руки и заговорил – и Эдвина сразу поняла, почему леди Холбрук назвала его харизматичным.

Голос у него был исключительный – сильный, звучный, хорошо модулированный. Он говорил на удивление четко, ясно, почти без акцента.

После первой молитвы, когда Ундото разрешил прихожанам сесть, Эдвина устроилась на скамье поудобнее и подумала: «Его кто-то научил». Конечно, она сразу же стала гадать, что привело ее к такой мысли. По мере того как Ундото с виртуозностью окутывал слушателей своими чарами, она продолжала наблюдать, анализировать – заглядывать за завесу «огня, дыма и серы»[1].

Его главным орудием, несомненно, был голос; глубокий баритон, он то возвышался, то затихал; он напоминал мощную волну, которая увлекала за собой паству. Театральные жесты и тщательно рассчитанные эффекты также играли свою роль; проповедь буквально гипнотизировала.

Когда Ундото повысил голос и с силой ударил кулаком по кафедре – кафедра дрогнула, – Эдвина подумала: «Пустышка!» Его проповедь походила на фейерверк, яркий, но недолгий, способный отвлечь лишь на время. В самом деле, представление Ундото показалось ей таким же поверхностным, пустым и иллюзорным, как вспышки салюта.

В нем не было подлинной страсти.

Эдвина мысленно сравнила Ундото с преподобным Джиллингсом, который много лет проповедовал в Риджуэе; хотя он говорил негромко, его проповеди служили образцом мягко и искренне выраженной мысли. Несмотря на тихий голос, в каждом слове пожилого священника слышались истинная вера и вскормленная ею страсть.

В спектакле, устроенном Обо Ундото, не было истинной веры.

Видимо, его единственной целью было развлечь паству – пусть он и упаковывал свои речи в религиозную оболочку. С любопытством глядя на лица, которые были ей видны, Эдвина вынуждена была признать: вряд ли кто-то из присутствующих в самом деле принимает нынешний спектакль за проявление истинной веры. Нет ничего удивительного в том, что преподобный Хардвик так неодобрительно относится к деятельности Ундото.

Интересно, почему все же сюда приходит столько народу? В голову ей пришел только один ответ. В такой колонии, как Фритаун, где у людей так мало развлечений, рады всему, особенно жены военных, чиновников и купцов.

Им нужно было чем-то заполнять время, и, хотя в глубине души все они наверняка считали Ундото шарлатаном, возможно, в чем-то его представления были полезны. Посещение псевдорелигиозных мероприятий еще никому не вредило.

А церковные гимны по-прежнему оставались гимнами. Эдвина любила петь и не видела причин не подхватывать знакомый припев вместе со всеми; она решила, что, раз уж присутствует здесь, надо получить хотя бы немного удовольствия.

Наконец, пустив по кругу блюдо для пожертвований – по мнению Эдвины, оно больше напоминало шляпу уличного музыканта, – Ундото воздел руки и благословил паству. Однако сразу после благословения он сошел с кафедры и зашагал по проходу. И походка, и выражение его лица показались ей слишком уверенными и самодовольными.

Эдвина надеялась, что присутствующие, как в Англии, будут гуськом выходить из церкви, а на дворе все разобьются на группки и несколько минут поговорят перед тем, как разойтись. Не упуская из виду миссис Шербрук, она шла по проходу за леди Холбрук, миссис Куинн и миссис Роби.

Ундото стоял у самых дверей и прощался с прихожанами. Эдвина заметила, что светские дамы не пожимают ему руку, а лишь улыбаются и кивают. Леди Холбрук похвалила священника за прекрасную проповедь, и Ундото улыбнулся – на темном лице сверкнули белые зубы.

Сделав шаг в сторону, леди Холбрук жестом указала на Эдвину:

– Леди Эдвина приехала из Англии. Ей очень хотелось посетить одну из ваших служб.

– В самом деле?

Эдвина оказалась объектом пристального внимания Ундото. Тут же набросив на себя плотный покров аристократической надменности, она холодно ответила:

– Мы с мужем пробудем здесь всего несколько дней, поэтому я рада, что смогла сегодня прийти.

Ундото низко поклонился:

– Ваш приход – большая честь для меня, миледи.

Кивнув самым царственным образом, Эдвина проследовала дальше. С радостью заметив, что леди Холбрук обступили другие дамы, Эдвина подождала, пока ее догонит миссис Шербрук.

Когда та поравнялась с ней, Эдвина тронула ее за рукав:

– Можно ли нам сейчас поговорить?

– Да, конечно! – Миссис Шербрук кивком указала на одну из нескольких скамеек, стоящих на церковном дворе. – Давайте присядем сюда – здесь не так шумно.

Из толпы вдруг материализовался Биллингс; он последовал за Эдвиной и миссис Шербрук к незанятой скамейке. Видя, что миссис Шербрук недоуменно косится на Биллингса, Эдвина пояснила:

– Это мой лакей.

– А, понятно.

Они сели; Биллингс держался в нескольких шагах от них – достаточно далеко, чтобы не нарушать их личное пространство. Поскольку Эдвина не знала, как долго еще леди Холбрук будет вести светскую беседу, она решила обойтись без предисловий:

– Простите, если мои слова покажутся вам нескромным, но нас с мужем очень обеспокоили недавние странные исчезновения.

Вовремя взглянув на миссис Шербрук, Эдвина заметила, что та прикусила губу. Она быстро продолжала:

– Когда разговор о них зашел за чаем у леди Холбрук, а потом снова у Маколеев, я не могла не заметить, что вы… встревожены.

Не сводя взгляда с лица Эдвины, миссис Шербрук молчала. Она как будто взвешивала все за и против. Наконец она выпалила:

– Мы лишились няни – той, что была у нас раньше. Точнее, она исчезла, как и некоторые другие, о ком мы слышали. Пошла на почту забрать посылку и не вернулась. Посылка так и осталась на почте – она туда не дошла. – Лицо миссис Шербрук ненадолго затуманилось. Потом в ее голосе зазвучали неприязненные нотки: – Летиция Холбрук и ее подпевалы сразу стали намекать на то, что пропавшие молодые женщины легкомысленны, распутны и, скорее всего, бежали с мужчинами… – Посмотрев Эдвине прямо в глаза, миссис Шербрук решительно продолжала: – Но Кэтрин была не такая – совсем не такая!

Эдвина, желая утешить миссис Шербрук, сжала ее дрожащие пальцы и спросила:

– Какой была Кэтрин?

– Доброй – дети ее обожали! – Помолчав, миссис Шербрук продолжала: – Ее звали… зовут… Кэтрин Фортескью. Она из хорошей семьи… ее предки гораздо благороднее моих… но, кажется, семья обеднела, и… словом, Кэтрин из гордости пожелала сама зарабатывать себе на жизнь, чтобы ни для кого не быть обузой. Она откликнулась на объявление в «Таймс», которое мы поместили в последний раз, когда были в Лондоне, и вернулась во Фритаун с нами. – Выговорившись, миссис Шербрук как будто остыла и продолжала гораздо спокойнее: – Для наших детей она стала любимой няней; за последние месяцы стала дорогой компаньонкой и для меня. – Она снова заглянула Эдвине в глаза: – Я считаю совершенно немыслимым, чтобы Кэтрин сбежала с каким-то мужчиной в джунгли. Ее… похитили! Но кто и почему – понятия не имею. Ее похитили – другого правдоподобного объяснения я просто не вижу. Муж пытался навести справки, но губернатор Холбрук упорно закрывает глаза на подобные дела! Он отмахивается от неудобных вопросов и уверяет, что ничего нельзя поделать!