Социальная справедливость и город - Дэвид Харви

«В центре Манчестера находится довольно обширный торговый район, охватывающий пространство в полмили в длину и столько же в ширину и почти весь состоящий из контор и товарных складов. Почти весь этот район нежилой, ночью становится совершенно пустынным и безлюдным. Местность эта прорезана несколькими главными улицами, на которых сосредоточено огромное движение и где нижние этажи домов заняты нарядными магазинами; на этих улицах верхние этажи кое-где заселены, и здесь уличная жизнь не прекращается до поздней ночи. За исключением этой торговой части весь Манчестер, в узком смысле, весь Солфорд и Хьюлм — всё это составляет один сплошной рабочий район, охватывающий торговую часть поясом шириной в среднем в полторы мили. За этим поясом живет высшая и средняя буржуазия, средняя — на прямых улицах недалеко от рабочих кварталов… а высшая — еще дальше, в загородных домах и виллах или на хорошо проветриваемых возвышенностях — на чистом, здоровом деревенском воздухе, в роскошных удобных жилищах, мимо которых каждые четверть или полчаса проходят идущие в город омнибусы. И самое интересное во всем этом то, что эта богатая денежная аристократия может проехать через все эти рабочие кварталы, чтобы кратчайшим путем попасть в свои конторы в центре города, даже не заметив, что вблизи, справа и слева, в грязи гнездится нищета. Дело в том, что главные улицы, расходящиеся от биржи по всем направлениям к окраинам города, состоят из двух почти непрерывных рядов магазинов, которые населены, следовательно, средней и мелкой буржуазией… [и которые скрывают] от глаз богатых дам и господ со здоровыми желудками и слабыми нервами нищету и грязь, составляющие дополнение к их богатству и роскоши. Я прекрасно знаю, что эта лицемерная система застройки более или менее свойственна всем большим городам; я знаю также, что розничный торговец уже по самому характеру своей торговли должен располагаться на главных улицах с большим движением; я знаю, что на таких улицах всегда бывает больше хороших домов, чем плохих, и что вблизи их стоимость земли выше, чем в более отдаленных местах. И всё же я нигде не видел, чтобы рабочий класс так систематически не допускался на главные улицы, чтобы всё то, что может оскорбить глаза и нервы буржуазии, так заботливо прикрывалось, как это делается здесь, в Манчестере. Между тем Манчестер менее, чем какой-либо другой город, строился по полицейским предписаниям или определенному плану, а в гораздо большей мере складывался случайно. Если при этом принять во внимание страстные заверения буржуазии о том, что рабочим прекрасно живется, начинает казаться, что такая постыдная планировка города произошла не без участия либеральных фабрикантов, манчестерских „Big Wigs“ („больших шишек“. — Прим. пер.)» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 283–285).

Подход, использованный Энгельсом в 1844 году, был и остается гораздо более соответствующим сложной экономической и социальной реальности, чем культурный по своей сути подход Парка и Берджесса. На самом деле, с некоторыми очевидными поправками, описание Энгельса может быть легко приложимо к современным американским городам (концентрическое зонирование с хорошими транспортными связями для состоятельных горожан, живущих в пригородах, уберегающее глаза тех, кто направляется в центр города, от сцен нищеты и грязи, которые являются дополнением к их богатству, и т. д.). Остается сожалеть, что современные географы искали вдохновения у Парка и Берджесса, а не у Энгельса. Социальная солидарность, которую отметил Энгельс, не являлась производной от какого-то высшего «морального порядка». Наоборот, темные стороны городской жизни были неизбежными спутниками жестокой и алчной капиталистической системы. Социальная солидарность усиливалась благодаря действию системы рыночного обмена. Вот что Энгельс пишет о Лондоне: «[Л]ондонцам пришлось пожертвовать лучшими чертами своей человеческой природы, чтобы создать все те чудеса цивилизации, которыми полон их город, что заложенные в каждом из них сотни сил остались без применения и были подавлены для того, чтобы лишь немногие из них получили полное развитие и могли еще умножиться посредством соединения с силами остальных. Это жестокое равнодушие, эта бесчувственная обособленность каждого человека, преследующего исключительно свои частные интересы, тем более отвратительны и оскорбительны, что все эти люди скопляются на небольшом пространстве. Раздробление человечества на монады, из которых каждая имеет свой особый жизненный принцип, свою особую цель, этот мир атомов достигает здесь своего апогея. Отсюда также вытекает, что социальная война, война всех против всех провозглашена здесь открыто…[К]аждый смотрит на другого только как на объект для использования; каждый эксплуатирует другого, и при этом получается, что более сильный попирает более слабого и что кучка сильных, т. е. капиталистов, присваивает себе всё, а массе слабых, т. е. беднякам, едва-едва остается на жизнь. Везде варварское равнодушие, беспощадный эгоизм, с одной стороны, и неописуемая нищета — с другой, везде социальная война, дом каждого в осадном положении, везде взаимный грабеж под охраной закона, и всё это делается с такой бесстыдной откровенностью, что приходишь в ужас от последствий нашего общественного строя, которые выступают здесь столь обнажённо, и уже ничему не удивляешься, разве только тому, что в этом безумном круговороте всё до сих пор еще не разлетелось прахом» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 263–264).

Если бы мы слегка подчистили язык (например, убрав упоминания капитализма), мы могли бы получить описание, которое вполне сгодилось бы для Отчета комиссии Кернера (1968)[19].

Общая социальная структура городов, подмеченная Энгельсом и Парком с Берджессом, может, таким образом, анализироваться из экономической и культурной перспектив. Вопрос Энгельса относительно того, могла бы такая система существовать без направляющей руки «больших шишек», не принося им очевидных преимуществ, впоследствии стал предметом детального экономического анализа. Возможность использовать маржиналистские экономические принципы для объяснения этого феномена изначально обсуждалась в работе фон Тюнена, где речь шла об использовании сельскохозяйственных земель. Это создало основу для экономической теории городского земельного рынка, разрабатываемую в относительно недавних работах Алонсо (Alonso, 1964) и Мута (Muth, 1969). Мы не будем здесь останавливаться на деталях этой теории (см. об этом гл. 5), но опишем ее вклад в понимание формирования гетто. Согласно ей, то, как будет использоваться городская земля, определяется в результате конкуренции арендных ставок, соответствующих разным типам землепользования. Эта конкуренция ценовых предложений работает таким образом, что ставка арендной платы на землю тем выше, чем ближе этот участок к центру активности (в теории обычно предполагается, что все рабочие места сконцентрированы в центре поселения). Если теперь мы рассмотрим выбор места жительства, доступный для двух групп населения (богатой и бедной), в соотношении с центром занятости, мы можем предсказать, где каждая из этих групп должна жить, просто проанализировав их кривые ставок арендной платы. Для бедных кривая ставки арендной платы обычно крутая, поскольку бедные не могут много тратить на транспорт; поэтому их шансы участвовать в соревновании ставок на использование земли резко снижается с увеличением расстояния от места занятости. Богатые, с другой стороны, обычно демонстрируют пологую кривую ставок аренды, поскольку их возможности делать такие ставки не очень сильно зависят от сумм, затрачиваемых на транспорт. Когда эти две группы начинают конкурировать друг с другом, мы видим, что бедные вынуждены жить в центре города, а богатые предпочитают жить за городом (точно как описывал Энгельс). Это означает, что бедные вынуждены платить высокую аренду. Единственный способ, которым они могут сэкономить, — пойти на снижение качества занимаемого ими пространства и мириться со скученностью проживания. Логика этой модели указывает на то, что бедные группы будут сконцентрированы в центральных районах с высокой ставкой аренды, при этом перенаселенных. Теперь мы можем создать несколько вариаций этой модели, так как форма кривой арендной ставки богатых — это на самом деле функция их предпочтений пространства по отношению к транспортным издержкам. Лэйв (Lave, 1970) отмечает, что пространственная структура города изменится, если изменятся предпочтения состоятельных горожан. Если, например, увеличатся издержки перенаселенности в центре города, а богатые решат, что они тратят на дорогу слишком много времени и сил, они с легкостью могут изменить свою функцию арендной ставки и вернуться в центр города. В зависимости от формы кривой арендной ставки можно предсказывать формирование различных структур города, и мы вполне можем обнаружить богатых в центре, а бедных — на окраинах. В этом случае бедным придется приспосабливаться, например, платя временем за издержки удаленности от центра, поскольку они будут тратить больше времени, добираясь пешком до места работы, чтобы сэкономить на транспорте (знакомая ситуация для горожан Латинской Америки). Все это, собственно, означает, что богатые могут всегда навязать свои предпочтения бедным, потому что они имеют больше ресурсов либо для покрытия транспортных расходов, либо на аренду земли в любом выбранном ими месте. Это естественное следствие применения маржиналистских экономических принципов (кривая ставки аренды — это типичный маржиналистский инструмент) к ситуации, в которой разница в доходах достаточно велика. Теория предполагает достижения состояния, которое обычно называют «Парето-оптимальностью» на жилищном рынке.