Мадам Дортея - Сигрид Унсет

Теперь горе и тоска открыли Дортее, как сильны и в то же время слабы бывают священнейшие чувства человека, когда он лишается питавших их осязаемых источников, и ей стало казаться, что она смогла бы отнестись к матери с искренней симпатией. Что бы там ни было, бедная матушка! Ведь ей выпало раз за разом переживать одну и ту же пустоту после того, как, заполучив предмет своих желаний, она снова теряла его. Недавно Дортея прочитала в одном из учебников своих сыновей — Afflictio dat intellectum[24].

Неожиданно открывшаяся дверь заставила Дортею вздрогнуть — в зеркале она увидела вошедшего Клауса. Почему-то у нее появилось чувство, что сын застал ее за чем-то предосудительным.

— Что ты хотел, дружок? — Она обернулась к нему. Клаус был в верхней одежде.

— Лошадь уже запрягли. И все, что нужно, погружено в коляску.

— Большое спасибо, Клаус. Сейчас я иду. Последи, пожалуйста, чтобы Бертель и Карл вовремя легли спать, да и вы с Вильхельмом не засиживайтесь слишком долго.

— А разве я не поеду с вами, матушка?

— Нет, милый, в этом нет необходимости. Я останусь там на всю ночь. У йомфру Лангсет тяжелая желудочная горячка, тебе не стоит пока там появляться.

Дортея видела, что Клаус сдержал улыбку. Видела, что для него не секрет характер «желудочной горячки» йомфру Лангсет, и ей это не понравилось. Однако лицо Клауса тут же вновь сделалось непроницаемо. В его темных сонных глазах появилось выражение напряженного ожидания.

— Что-нибудь еще? Ты так на меня смотришь, сынок?..

— Нет, нет. Мне только хотелось узнать… говорил ли с вами капитан? Я имею в виду, говорил ли он обо мне?

— Конечно, мой дорогой. Он сказал, что очень доволен твоими успехами за эти дни. Но когда в доме есть тяжелобольной человек… Прости, я была так занята, что у меня не было времени побеседовать с нашим добрым капитаном.

— Тогда, значит, он ничего не сказал вам о… о своем предложении относительно… моего будущего? О том, что он хотел бы устроить меня в артиллерийскую кадетскую школу, взять с собой в Копенгаген?.. Капитан уверен, что сумеет помочь мне, если я буду там…

— Боже мой, Клаус! Что это за выдумки! — Дортея опустилась в кресло, испуганно глядя на сына. — Вы с капитаном Колдом за моей спиной… — ее охватил такой ужас, что она рассердилась, — вынашивали планы о твоем будущем, а я ничего не знала об этом?

— Нет-нет, матушка, вы только послушайте! — Клаус говорил так быстро, словно хотел взять ее приступом. — Капитан Колд уверен, что у меня есть способности к инженерным наукам, и, с вашего благословения, мне бы хотелось развить их. Но я думал, что у вас нет средств послать меня учиться в математическую школу в Христиании. В Норвегии у нас нет никаких связей, ни одного человека, кто мог бы проявить ко мне интерес, другое дело — в Дании, если я приеду туда вместе с капитаном Колдом. Разумеется, на это нужны деньги, но не очень много. Капитан говорит, что я уже хорошо подготовлен и он еще позанимается со мной, так что я, наверное, сразу смогу поступить в старшие классы и стану штык-юнкером, а это уже неплохо, потому что условия продвижения в артиллерии или инженерных войсках куда лучше, чем во всех остальных родах войск. Там приходится серьезно работать, говорит капитан Кода, а молодые господа мечтают только о форме, эполетах и хотят быть блестящими кавалерами…

Дортея подняла руку и остановила торопливые, сбивчивые слова сына:

— Дитя мое! Мы с батюшкой никогда не думали, что кто-нибудь из наших сыновей станет военным…

— Но, маменька!..

В голове у нее теснились воспоминания о том, как Теструп выражал свою нелюбовь ко всякого рода военщине. Он говорил, что со студенческих лет навсегда запомнил грубость и глупость немецких офицеров и тупую самоуверенность датских. Норвежские студенты в Копенгагене не без воодушевления участвовали в бесконечных схватках между университетом и гарнизоном. Младших офицеров Теструп называл грубыми животными — иными они и быть не могли, находясь между своими деспотичными командирами и солдатами, часть которых была завербована из преступников, а часть — из наглых, упрямых крестьян. Издевательства над солдатами, презрение к порядочным и всеми уважаемым гражданам, попойки, игра и распространение отвратительных болезней — вот, что составляло главные достоинства господ офицеров…

— Твой батюшка никогда не принял бы такого безумного предложения, Клаус!

— Но ведь его больше нет с нами! Я знаю, он выбрал бы для меня другой путь. И хотя занятия в университете никогда не прельщали меня, я, разумеется, подчинился бы воле батюшки, будь он сейчас жив.

— Клаус! — Дортея предостерегающе подняла руку. — Как ты смеешь так говорить! Можно подумать, ты совсем не горюешь, что батюшка…

— Конечно, горюю! Но… — Клаус сбоку взглянул на нее. Его темные глаза больше, чем когда-либо, были похожи на глаза задумчивого бычка. — Но если так получилось, что батюшки нет больше с нами, мы вынуждены сами принимать решения. Будь батюшка жив, капитан никогда бы не сделал нам такого предложения. Тогда на батюшке лежала бы ответственность за мое будущее и он сам распорядился бы моей судьбой… Не думайте, маменька, будто я не знаю, что батюшка… — Клаус запнулся, подбирая взрослое иностранное слово, — имел praejudicium[25]против офицерского сословия. Но я не могу только из-за этого отвергнуть заманчивое предложение капитана. К тому же, маменька, это освободило бы вас от заботы хотя бы обо мне… Во всяком случае, скоро освободило бы…

— Клаус, Клаус! Но я тоже не в восторге от военной карьеры. На этом пути встречается слишком много искушений и опасностей.

— Ха! — Клаус даже сам испугался своего непочтительного восклицания. — Вам, маменька, почти ничего не известно об этом, — сказал он с нескрываемым упрямством. — Разве не ясно, что, если человек хочет добиться успеха и надеется получить продвижение по службе, он должен систематически заниматься, много читать, трудиться…

— Продвижение по службе!.. Дитя мое, для этого требуется прежде всего высокое происхождение и связи или же сильная протекция. Продвижение по службе редко зависит от личных достоинств офицера.

— Батюшка тоже всегда говорил так, но, уверяю вас, маменька, на деле часто бывает иначе, а кроме того, то же самое происходит в любом ведомстве. Чем бы мы с Вилли ни стали заниматься, мы еще почувствуем на себе отсутствие высоких покровителей, а тут, тут хотя бы капитан Колд с его связями мог бы помочь мне… Что до искушений и опасностей, которые вас так пугают… — быстро, с торжеством проговорил Клаус, словно его вдруг осенило. — Не полагаете же вы, маменька, что жизнь студента в столице всегда идет стезей добродетели и прилежания? Конечно, нет! — Он презрительно засмеялся. — Достаточно вспомнить Даббелстеена. Если бы вы могли слышать, что он рассказывал нам об этом! От капитана Колда я ничего подобного не слышал, капитан всегда говорит, что, если молодой человек хочет преуспеть и чего-то добиться в жизни, если он должен полагаться только на свои способности, ему следует держаться подальше от храмов Вакха и Венеры…