Стоянка запрещена - Наталья Нестерова

– Что? Кто говорит?

У нашего телефона такая громкость, что на другом конце комнаты отчётливо слышно речь невидимого собеседника.

Я показала бабушке кулак и провела пальцем по строчке: отсюда читай.

– Попроси ее соединить с продюсером Семёном Викторовичем, – послушно проговорила бабуля и заткнулась после моего тычка – «хватит, молчи!».

– Ничего не понимаю, соединяю, – ответила секретарь.

Удивительно, что соединила. На радио нередко звонят сумасшедшие, которых обрывают безжалостно.

– Слушаю!

Я попыталась объяснить, что надо читать со слов «…бабушка Аси Топорковой». Не удалось.

– Скажи, что ты бабушка Аси Топорковой, – к моему ужасу велела она продюсеру. – Что я очень сожалею, но у меня…

Я схватилась за голову.

– …пропал голос, совершенно пропал. И завтра передачу вести не смогу. Еще раз извинись. – И добавила от себя, но в микрофон: – Чего руками размахалась? Сама написала, а теперь волосы рвёшь.

Я нажала на рычаг, отключив связь.

– Что ты наделала? Опозорила меня на весь мир!

– Я, что ли, эту галиматью сочинила? – трясла бабушка листочком.

– О, ужас! О, кошмар! – носилась я вокруг стола, натыкаясь на стулья.

– Ася, внученька! Ты ведь говоришь!

Плюхнувшись на стул, я испытала голос:

– Один, два, три. Точно! Ура! С одной стороны. А с другой – положение хуже не придумаешь.

– Ерунда, – отмахнулась бабушка.

И продемонстрировала мне потрясающее умение обращать провальную ситуацию в выигрышную.

Зазвонил телефон. Бабушка сняла трубку.

– Добрый день! Это Игнатов, продюсер с радио. Могу я поговорить с Асей Топорковой?

«Нет!» – испуганно замахала я руками. Если ещё и окажется, что я при голосе, иначе как глупым розыгрышем нашу выходку не назовут.

– Вы можете, – ответила бабушка, – а она не может.

– Простите?

– Голос у Аси пропал. А я её бабушка, я вам звонила.

– Да, да… Кошмар! – Семён Викторович не на шутку расстроился. – У неё это серьёзно? Надолго? Требуется дорогое лечение?

– Серьёзно-то серьёзно, а надолго ли, кто знает. Рот как рыба открывает, но ни звука.

Я погрозила пальцем – «не увлекайся». Но бабушку несло на волне вранья. Зажатая требованиями текста, бабушка потерялась, а тут легко импровизировала. С мамой было бы точно наоборот: она бы внятно донесла информацию и никогда не стала бы обманывать моё начальство.

– Всякое лечение сейчас по карману бьёт, – продолжала бабушка. – Вот и Асеньке врачи говорят: то надо, это надо, чтобы быстро поправиться. А где нам денег взять? Пенсия у меня маленькая, и Ася у вас с гулькин нос получает, даже в штат не берёте.

Я вытаращила глаза и почувствовала, что снова могу потерять голос – от стыда. Хотела вырвать трубку или нажать на рычаг, но тут Семён Викторович сказал такое, что я действительно онемела:

– Всё понял. Курьер сейчас вам привезёт деньги. Пять тысяч хватит?

– Попробуем уложиться, – ответила моя бабушка-врунишка.

– Десять тысяч, – расщедрился продюсер.

Поразительно: неужели я столь ценный работник? Это он ещё про психбольницу не знает.

– Из зарплаты вычтете? – подозрительно уточнила бабушка.

– Нет-нет, это лечебные, у нас есть статья в бюджете.

Первый раз слышу.

– Бабушка, простите, не знаю имя-отчества…

– Вера Петровна.

– Вера Петровна, умоляю, поставьте Асю на ноги к завтрашнему эфиру!

– На ногах-то она держится, – затягивала бабушка разговор, который явно доставлял ей удовольствие. – Сделаю, что в силах. Она уже хрипит потихоньку, – подмигнула мне бабуля. – А с лекарствами мы точно выздоровеем. Как насчёт штата?

– Передайте Асе, что берём её в штат. И держите меня в курсе, звоните в любое время.

Бабушка положила трубку и гордо сказала мне:

– Вот так-то! А ты боялась. Что б ты без меня делала?!

– Нет слов.

– Для закрепления профилактики выпей-ка ещё гоголь-моголь. Не кривись, мёда добавлю и рюмку коньяку, специально в магазин за ним ходила, мне рецепт Антонина дала.

– Не хочу, гадость. У меня уже всё прошло, то есть восстановилось.

– Продюсеру позвоню! – пригрозила бабушка.

Мы немного поспорили: я не хотела принимать лечебных денег и называла их шулерскими. Бабушка говорила, что мне столько недоплатили, что не зазорно принять, на дело пустить, сапожки у меня каши просят, а на весну так и вовсе нечего обуть.

– «Обуть на весну»! – передразнила я. – Сын и внучка филологи, а ты выражаешься как деревенщина. «Закрепление профилактики»!

– Больно грамотные! А простофили. Только попробуй не взять денег, я продюсеру позвоню.

Похоже, теперь «продюсер» станет жупелом. А в детстве бабушка пугала меня Бабаем. Не долго. Потому что не могла, отвечая на мои вопросы, описать Бабая. «Страшный-страшный» – и только. С воображением у бабушки плохо, зато с враньём – отлично.

Деньги привезла помрежа Лара. Я трусливо укрылась в своей комнате – вроде бы нахожусь на постельном режиме, притворяться немой было стыдно. Бабушка не отпустила Лару без чая с пирогами. Думаю, они вдоволь наговорились. Абсолютно незаменимый сотрудник, Лара имела склонность к сплетням. Собственно, у Лары было два состояния: либо она мчалась по поручениям, либо, в редкие минуты затишья, доносила информацию, схваченную на лету. Теперь бабушка наверняка получила полные сведения о продюсере Сене и моём окружении на радио.

На следующий день я поняла, что чудодейственная таблетка, которую дали мне Оля и Сергей Владимирович, не только вернула мне голос, но на короткий срок позволила отлепить от себя страдания. «Отлепить» – я не ошиблась со словоупотреблением. Потому что горе своё ощущала в образе тёмного спрута, присосавшегося к моему сердцу. Вчера вечером спрут отлип и повис в воздухе, не касаясь моего тела. Его можно было рассмотреть. Мерзкая тварь, да хоть кровь не пьёт.

Спала я хорошо. Но с утра опять спрут облапил сердце. Я подумывала: не заскочить ли после передачи в Свердловку, не попросить ли ещё у Оли капсулу антидепрессанта. Что может быть глупее, одёрнула я себя, чем лечить несчастную любовь с помощью химии? Только с помощью коньяка! (Благо бабушка запаслась.)

Я опасалась, что известие о принятии меня в штат вызовет недоброжелательность коллег. Из-за экономического кризиса радиостанции сбрасывали жирок: закрывались нерейтинговые передачи, увольнялись сотрудники, тем, кто оставался, срезали зарплату, а обязанности добавляли.