Замужем за олигархом - Ирина Лобановская

— Вы навсегда переселились в Вену? — спросила Алиса рыжего.

Он привычно немного стушевался.

— Хочется надеяться… Только не в Вену… У меня другие планы… А в Москве у вас найдется время для меня?

Он смотрел робко и просительно, почти умоляюще.

Алиса снисходительно кивнула:

— Да… Запишите мой телефон…

Так они начали встречаться.

Михаил несколько дней читал и перечитывал письмо светлого мальчика.

— Ты бы лучше ответ написал, — наконец не выдержал рассудительный сосед по казарме. — Человек ждет…

Каховский спохватился и сел строчить письмо. Переписка наладилась. Потом прилетело неожиданное кудрявое, благоухающее туалетной водой послание от Денисика, а позже — короткая записка крупным почерком Ильи. Все они где-то учились. Митенька поступил на журфак МГУ, собирался стать фотокорреспондентом. Денисика устроили на биофак. Он вдруг надумал стать орнитологом.

«Люблю птичек», — откровенничал в письмах малыш Дени.

Он не скрывал немалой помощи родителей-дипломатов, даже ненадолго прилетевших из-за рубежа ради поступления в вуз единственного сына-раздолбая.

Илья сдал экзамены в Училище 1905 года. Хотел стать резчиком по дереву, с детства любил выпиливать, строгать, делать мебель.

Так что все как-то устроились. Кроме Каховского… Так легли фишки… И он, хотя и безумно обрадовался письмам и порадовался за друзей, вновь ощутил свою ущербность, неполноценность, даже никчемность какую-то… Вон, даже цыган и тот нашел себя. А Миша… Что он может без дяди, что собой представляет?

«Господь все управит», — по-прежнему твердила в своих письмах бабушка. Но Миша не понимал ее.

Письма приходили довольно регулярно только от бабы Тани да от Митеньки. Илья и Дени были не столь аккуратны и расхлябаны по натуре, но именно эти письма всех трех друзей скрашивали существование Миши на военной службе, которую он провел как во сне, не просыпаясь, несмотря на окрики, муштру и грубости. Пережил — и ладно… Многого не проси…

О Даше вся троица дружно умалчивала. И Михаил тоже не задавал лишних вопросов. Что она, где, с кем… Его это словно не интересовало. И вообще эта смутная девочка, как-то тесно связанная и с Митенькой, и с Дени, и с Ильей — но эта тайна до сих пор не открылась Мише, — не должна была больше волновать его. Не должна… Хочется надеяться…

Но, вернувшись в Москву и начав самостоятельную нищую горькую жизнь в общежитиях, Миша вновь потерял друзей. Потерял умышленно, специально. Приехал — и исчез. Как шло — так и ехало… Его новых позывных никто не знал, кроме тети Белы и бабушки, тосковавшей без внука и просившей приехать хоть ненадолго. Миша ехать в Калязин боялся. С чем он туда приедет? С какими глазами? Хотелось когда-то явиться туда победителем, завоевателем жизни, почти великим человеком. А он… Чего он добился?.. Пустые мечты да глупые иллюзии…

Бабушка звала и звала. А годы все шли да шли, пока, наконец, Миша все-таки не поступил в институт. Началась другая жизнь. И однажды дверь в его комнату открылась…

— А вот и он, больной зуб! — хмыкнул Илья, входя. — Долгонько же мы тебя разыскивали, роднулька! Все адресные бюро перерыли! Всех девиц там заманали, ага! — он захохотал. — Ну ты и скотина, сладкий! Скрылся от всех, словно сбежал… Мы уж думали, в тюрягу загремел или в дурдом угодил… Потрясно! А что? С тебя станется!

Миша застыл на табуретке.

Илья, войдя, помаячил по комнате и полюбовался на себя в тусклое зеркало. Все те же вызывающе яркие одежды… Цыган — он до самой смерти цыган.

— По-моему, я с этой бородой теперь похож на тульского оружейного мастера, — заметил он, любовно поглаживая себя по отросшей бородке.

— Да. На пряничного мастера! — согласился Каховский.

— Опс! Что это за «пряничный мастер» такой? — пропел все так же кудрявый Денисик, вплывая в комнату. — Как ты думаешь, Митюша? Пекарь в фартуке, делающий пряники? Или просто метафорически пряничный, как на русских печатных пряниках и ярмарках — с вьющейся бородкой и доброй ясной улыбкой? А почему у тебя так грязно? И перегаром разит! Фу, Мишель!.. — он брезгливо сморщился и подозрительно оглядел Михаила.

— Люди пауки часто имеют бороду, — заметил Митенька, появляясь в дверях следом за приятелями. Он был все такой же светлый и по-прежнему фарфоровый. Только немного повзрослел. — Посмотрим на портреты Павлова, Менделеева, Пифагора и других мэтров. Вот и Илья туда же, на минуточку. Сдается мне, — принялся он вдруг рассуждать, — это увлекательная тема. Поговорим о том, люди каких профессий чаще носят бороды. По моим наблюдениям, ее обожают господа ученые и художники. О чем это говорит? Мы — личности творческие. Нас это объединяет. Софья Ковалевская даже утверждала, что математик — в душе поэт. Ну, это она исключительно о себе… А вот люди коммерции, инженеры, техники не носят обычно бород, а гладко бреются. Отсюда мораль, что они тоже похожи: практичные прагматики, работяги — и коммерсанты, и инженеры. А мы, бородачи, зато парим в эмпиреях! — он ласково погладил свою тоже выросшую за это время светлую бородку. — Але, роднулька! Проснись! Опять живешь кувырком?

Миша молча смотрел на них и вдруг ощутил, остро и болезненно, словно порезался ножом, что тосковал он без них все эти годы мучительно, непрерывно ждал их, представляя этих своих безалаберных и насмешливых, языкастых и нестандартных приятелей.

— Это вы?.. — прошептал он и растерянно поправил очки.

— Мы! — расхохотался Илья. — В натуре! Живешь потрясно! Не хочешь ли снова с нами побродить?

Илья дома, у доктора Титова, сейчас появлялся редко. Он постоянно где-то бродил. То ездил на родительские деньги или «бабки» сестер в Магнитогорск, в Кижи или в Тулу. Просто так. Из любви к бродяжничеству, неискоренимому, как московская сырость. То приходил к приятелям и выпрашивал разрешения переночевать у кого-нибудь в комнате на полу или на свободной кровати. То с утра до вечера разъезжал по столице от метро «Третьяковская» до метро «Новогиреево», уезжал в Лосиный остров или в Битцу, а то и еще подальше, где одна лишь задумчивая тишина и нет людей. Иногда, если удавалось, вытаскивал с собой Дени или Митеньку, бурно агитируя за природу. С собой в рюкзаке он постоянно таскал большую флягу с лимонадом, кока-колой или с «фантой», на манер вечного туриста. И кочевал, кочевал, кочевал, видя в этом величайшее удовольствие.

Все это тотчас выложил Михаилу Денисик. Илья слушал и белозубо ухмылялся, словно речь шла не о нем.

— А ты как, малыш? — спросил Миша.

И Дени залился смехом.

— А я ворон считаю! Это теперь моя профессия. Живу в «курятнике», который устроил у себя в квартире. Бабуля умерла… — он поскучнел. — А предки все болтаются по зарубежам. Елы-палы… Там и помрут, видно. Да мне плевать… В Новый год сплю, никаких праздников не отмечаю. Зато езжу на соколиную охоту! — Денисик горделиво тряхнул кудрями. — Иногда ем сырое мясо. Одно время питался рябиной с кустов, рыбой с потрохами и городскими голубями, которым отрывал головы — экономил. Сначала силок делал, а потом наловчился руками ловить. Вот вижу стаю голубей на улице. Раз — и бросаюсь ничком прямо на нее! Одного голубя накрою и хватаю. И несу к себе домой. А там сворачиваю ему голову набок, а потом вращаю ее несколько раз и отрываю рукой. Я на своем веку уже столько птиц убил, что и не счесть!