Щит и вера - Галина Пономарёва

– Танюшка, – обратился к старшей племяннице Анисим, – мамка заболела, тебе придётся быть за старшую.

– Я знаю, мамка стала убогонькой, и теперь её Боженька пожалеет. Только бы не померла! Я, дяденька Анисим, всё понимаю! Будем здесь зимовать тихо-тихо, нас никто и не заметит. Печку буду топить ветками по ночам, а днём выходить не будем. Я девчонкам так накажу. Вы только не бросайте нас! Я справлюсь! – по-взрослому рассуждала восьмилетняя Татьяна.

– Ну что ты, что ты, милушка, кто ж вас бросит! – приласкав девочку, чуть не плача сказала Дуняша. – К вам каждую ночь будут наши бабы приходить, еду носить, кто что сможет. Дядя Анисим и я обязательно навещать вас будем. А весной к нам переедете, а может, и раньше. Вот всё уляжется, и к нам переведём вас. Лампея с Федорой подошли к Дусе, обхватили её ручонками и дружно начали реветь.

– Ну ладно вам реветь, – строго остановила плачь Татьяна. – Дяденьке и тётеньке идти надо, а то ну как заметят.

Девочки тотчас попритихли.

Попрощавшись с племянницами, Анисим и Евдокия заспешили домой. Дома мальчишки продолжали крепко спать, радуясь, что их никто не беспокоит. Приготовленная им еда была съедена, дом истоплен, со стола убрано, и чугунок с борщом стоял в загнёте печи.

С наступлением утра луговчане со страхом ждали, что предпримут красные, обнаружив исчезновение несчастных жертв, что ждёт селян, семью Анисима Самсоновича. Но с наступлением утра войска покинули село, оставив созданную ими комячейку (ячейка коммунистов) и небольшой военный гарнизон, который не проявил никакого интереса к погорельцам.

По ночам женщины вместе с Евдокией поочерёдно носили еду страдальцам, Анисим занимался заготовкой дров, печью, которая нещадно дымила от сырости и спешности кладки. Хуже всего было с Алёной. Женщина не только не пришла в себя, но стала отказываться от пищи и через два месяца померла. Схоронили её тоже ночью, на сельском кладбище, рядом со свекром Самсоном Дмитриевичем Зыковым. Девочки вели себя смирно, Танюшка научилась готовить простую пищу, штопать, шить. Её детство быстро закончилось. Сёстры слушались её. Они боялись, что и их старшая сестрёнка, как мать, лишится разума и умрёт. Поэтому они не шалили, безропотно подчинялись старшей сестре.

Зима была не злая на морозы. Пришла весна 1919 года.

В Луговом, как и везде, Советы создали коммуну «Заря». Председатель коммуны Иван Прозоров был не из луговских, прислали его из Камня. Он был большевик, человек энергичный, много умеющий делать руками, мастеровой. С ним пришла его семья и ещё несколько городских людей, а также российские переселенцы из других сёл. Из Лугового в коммуну вступили бывшие работники и батраки, не связанные хозяйством. Земли коммунары отвели себе достаточно, но обрабатывать её было нечем. Кое-что привезли с собой коммунары из Камня, но лошадей не было, землю пахали на себе.

Крестьян же не трогали. Но зависть и ненависть коммунаров к прежним крестьянским хозяевам нарастала. Было запрещено использовать батрацкий труд, то есть «эксплуатировать» людей. Крепкие крестьянские хозяйства остались без работников, и надеяться оставалось только на себя.

Анисим Самсонович, как и многие другие крестьяне, вынужденно сократил количество пашни. Торговать Советы запретили. Основной кормилицей стала паровая механическая мельница, которая обслуживала всех: и коммунаров, и крестьян, и не только луговских. К весне Дуняша родила дочку, назвали её Аксиньюшкой. Про дочек Калины Самсоновича власть, казалось, забыла, но в село возвращаться им было запрещено. Так и не смог Анисим забрать племянниц к себе в дом. Девочки по-прежнему жили в землянке, поправленной летом дядей. Даже развести огород им было запрещено, как семье «врага народа». Анисим с Евдокией, как могли, помогали племянницам. Карательная сила новой власти обрушилась на сестру Анисима Анну Самсоновну, муж которой воевал на стороне Колчака и ушёл на восток. Случилось это летом 1920 года, после окончательного разгрома армии Колчака. В сёлах была проведена конфискация имущества у семейств бандитов. Конфискованный скот направили на продпункты (продовольственные пункты), а лошадей отправили в военные части. Дом и всю мелкую живность со всем прочим хозяйственным скарбом забрали коммунары. Из разобранного дома сложили на территории коммуны избу-читальню. Пришлось Анисиму строить ещё одну яму, где и стала жить Анна, как жена «врага народа». В семью Анисима пришла младшая сестра Прасковья Самсоновна, которая, будучи не замужем, жила в родительском доме с младшим братом Григорием и его семьёй. Родовой дом Зыковых коммунары тоже разобрали. Марье, жене Григория Самсоновича, пришлось вернуться в отчий дом Носковых.

С 21-го года разрешили торговлю. Анисим значительно увеличил земельную запашку и продавал муку, пшено, скот. Несколько коммунаров вернулись к нему в качестве работников. Хозяйство стало налаживаться. Душа болела за племянниц и сестру. «Ограниченным в правах», им запрещалось селиться в деревнях, выезжать, вести своё хозяйство и работать по найму, запрещалось посещать избу-читальню, участвовать в жизни села и коммуны, было ограничено общение с жителями села. Люди попросту боялись даже разговаривать с ними, да и с семьёй Анисима Самсоновича тоже. Однако никто из односельчан не отказал в помощи страдальцам, особенно в зимнее время. Но налаживающееся хозяйство рухнуло с началом коллективизации…

Январь 1928 года… Приезд Сталина в Барнаул, его выступление перед партийно-советским активом о государственных закупках зерна и темпах коллективизации на Алтае, выраженное неудовольствие слишком лояльным отношением к «кулаку» предрешило многое в судьбах алтайских крестьян…

Поздней зимой того же года ночью в окно Зыкова Анисима Самсоновича кто-то громко постучал.

– Зыков Анисим Самсонович с семьёй здесь проживает? – раздался чужой ледяной голос и, не дождавшись ответа, резко оборвал: – Собирайтесь! Мы за тобой!

– Не добрые это люди, – заволновалась Дуняша.

Анисим, набросив тулуп, вышел в сени и открыл дверь. В горницу вошли трое вооружённых людей в кожанках, ещё несколько остались во дворе.

– Так, значит, ты Анисим Самсонович Зыков? – спросил один из них – видимо, старший. Голос был уставший, сопровождающие его люди тоже выглядели долго не спавшими и замотанными.

– Да, это я, – спокойно ответил Анисим.

– Кто здесь ещё проживает? – продолжил задавать вопросы говоривший.

– Жена, Евдокия Иосифовна, сестра Прасковья Самсоновна, сыны, ещё ребятишки да дочки две, – удивлённо отвечал Анисим. – Я за главу семьи значусь.

– Вам необходимо всей семьёй быстро собраться, взять только самое необходимое в дорогу. По постановлению Каменского окружного ОГПУ ты, как брат белогвардейца, и вся твоя семья, представляющая собой чуждый, враждебный советской власти кулацкий элемент, арестованы, – говорил он это, как заученную фразу, заезженную многократным повторением, не оставив никаких эмоциональных оттенков, произносил как стенам, а не людям. Остальные безмолвствовали.

На громкую чужую речь проснулись все домочадцы. Видимо, в подобной ситуации вошедшие были многократно, поэтому сразу резко и грубо оборвал всё тот же, старший в группе: