Сын на отца - Герман Иванович Романов

— Нет, лишь моему спутнику дал патент на чин полковника и баронство у Штеттина. Зато Фредерик отсыпал нам на двоих немного золотых дукатов, да Силасу шпагу вручили, впрочем, не сильно дорогую.

— С паршивой собаки хоть шерсти клок, — пани продемонстрировала неплохое знание русских поговорок. — Они вам дали баронства, которые не в их власти. Но здесь и расчет — вы на природных шведов и датчан совершенно не похожи, но зато говорите на немецком, а потому никто не заподозрит подвоха с «московитской начинкой» — даже мои паны сие «скушали». Да, вы ведь через Бранденбург ехали — и как вас там встретил прусский король? Только не говори, что с ним не встречался, не поверю! Он в своих владениях знает все, даже с кем спят добропорядочные фрау!

— Увы, увы. Мне только предложил покровительство, а Силусу подтвердил шведские патенты, приказав выдать свои. И готов был взять его на службу в любое время. И все — даже грошенов не насыпал.

— Шведские офицеры в цене — они умеют воевать, потому и прусский патент получил. Это очень хорошо — появление шведского полковника, пусть и немецкого барона сильно взбудоражит панство, а там вы исчезните, как только переговоришь с королем Августом!

Пани фыркнула как кошка, глядя на вытянувшееся лицо Фрола — тому совершенно не улыбалось ехать в Саксонию — встреча с курфюрстом и польским королем могла оказаться для него фатальной.

— Да что ты с лица переменился?! Я не желаю неприятностей отцу своего будущего сына, которого мы сейчас пойдем зачинать в опочивальню. Я как раз могу, и неделю надо провести плодотворно — наш отпрыск будет тем еще прохвостом, не уступит ни матери, ни отцу. Но с Августом переговорить нужно — он должен дать мне гарантии, ведь рокош может иметь совсем иной исход, чем тот, на который рассчитывает ясновельможное панство. А мне зачем так рисковать?!

Глава 14

— Это что-то с чем-то…

Алексей перевел дыхание, ощущая не усталость, а необыкновенный прилив сил. Его жена, да-да, именно жена, лежала рядом, крепко обнимая за шею — скосив глазом, он увидел ее счастливой лицо. А еще целую россыпь пятнышек, следов необузданных поцелуев, что буквально усыпали еще толком не сформировавшуюся грудь — два тугих перевернутых блюдечка с пурпурными альвеолами и с торчащими как вишенки сосками.

«Как приятно ощущать себя любимым, прах подери. И первым мужчиной в жизни Катеньки, и последним — здесь с нравами очень строго, родители бдят, только со мной промахнулись — в обиде будут.

Да, погорячился я, не утерпел до свадьбы — Иван Федорович зело недоволен будет. Но свадебка честная грех сей прикроет, да и невмоготу „постится“ уже было, прямо спермотоксикоз замучил. Так, с утра уйму проблем разгребать придется, с маменькой решать вопрос, потом с Ромодановским, блин, огребу от них за невыдержанность».

Мысленно коря себя за это прегрешение, Алексей абсолютно не чувствовал раскаяния. Память услужливо вернула ему ощущения недавно пережитого наслаждения, не столько телесного, сколько морального — войти в желанную девушку, услышать ее вскрик, а потом чуть слышные всхлипы и стоны — для Катеньки первый опыт оказался болезненным, хотя он сам старался быть нежным и ласковым.

— Тебе было больно, малыш?

— Милый, это сладкая боль, не пережив ее я бы не осознала, что я твоя, а ты мой, весь мой, без остатка. Любимый… Я так хочу зачать в своем чреве, а потом родить тебе царевича… И еще царевен…

Ручки Ромодановской принялись ласкать его, вначале медленно, чуть касаясь. Затем ее ласки стали настойчивей, девушка приподнялась над ним и принялась яростно его целовать и гладить, и шептать такое, что силы стали приливать настоящим цунами.

— Еще хочу, еще — ощутить тебя в себе, это так чудесно. Ты мой теперь, мой — я счастлива! Возьми меня, возьми…

— Будет больно, нельзя сразу, — Алексей пискнул, понимая ситуацию, вот только его тело реагировало совсем иначе, и он дал ему волю. И тут же получил ледяной душ сверху, от сказанных матушкой слов:

— Сын мой, да как ты мог — без свадьбы и венчания!

Алексея прямо подбросило вверх на любовном ложе, будто в ягодицу воткнули не иголку, а шило. Взвизгнула испуганно Катя, и он в мгновении ока оценил ситуацию, успев прикрыться одеялом — а она была хреновой, что и говорить.

Матушка стояла рядом с Иваном Федоровичем, и это видение показалось ему страшным сном. Нужно было закрывать дверь на засов, но его то как раз и не было, да и в коридоре стояли телохранители. Но они имели приказ именно этих двух «посетителей» пропускать без доклада.

Катерина взвизгнула — в сумраке мелькнуло ее матовое обнаженное тело, но через секунду его скрыла толстая ткань полотняной ночной рубашки. Девушка метнулась в соседнюю комнату — туда направился князь-кесарь, тяжело ступая сапогами по ковру.

Алексей молча стоял, укутавшись в одеяло, как патриций в тогу, и не знал, что ему и сказать.

— Отмолить нужно сей грех, вставай рядом на колени, — с превеликой укоризной в голосе произнесла ему «матушка» и опустилась перед иконами. И ничего не оставалось делать, как подчиниться. Правда первоначальный испуг прошел, и в голове забурлили мысли:

«Что-то тут не так, вернее совсем не так!

Матушка довольна, и даже не скрывает на лице улыбку. Князь-кесарь должен был роптать, но вместо этого смотрел с умилением на дочь, а на меня как кот, что стащил и сожрал кусок колбасы, и улыбочка облегченная, вроде — „ну, наконец, свершилось!“

Да и откуда ночная рубашка взялась, да еще у меня под подушками?! Будто заранее приготовили, и она точно знала, где она лежит. Блин, да это же инсценировка конкретная — им бы все в театре выступать.

Так, это что же выходит — меня третью ночь выхаживают, а я только сейчас решился. Ведь Катя каждый раз со мною становилась все решительней и настойчивей, дышала так волнительно, подсаживалась поближе, гладила ладошками. И дверь в опочивальню всегда плотно была закрыта — а ведь раньше такое было немыслимо!»

— Наконец то ты отважился, сын мой, а то я уже отчаялась, — матушка говорила очень тихо, но слова были совсем не молитвенные. — Патриарх вас сам обвенчает, ждет с клиром в Успенском Соборе. Вопреки традициям все, но время не терпит — ты и так две ночи промямлил, хотя мы все ждали, девица аж вся извелась от стыда, не зная как тебя до постели