Вообрази себе картину - Джозеф Хеллер

Происходила порча языка.

Обычное восприятие слов в их отношении к вещам изменялось в соответствии с представлениями людей.

Безрассудная отвага воспринималась теперь как доблестная верность своей партии.

Благоразумная осмотрительность — как замаскированная трусость.

Умеренность — как личина постыдного для мужчины малодушия.

А умение видеть все стороны вопроса означало, что обладающий им человек ни на какие действия не способен.

Безудержная вспыльчивость признавалась подлинным достоинством мужа, а склонность к осторожному обдумыванию — благовидным предлогом, позволяющим уклониться от действия.

Горячие головы вызывали доверие, а те, кто с ними спорил, — подозрение.

Человек, преуспевший в составлении какого угодно заговора за спиною врага, признавался проницательным мудрецом, а человек, раскрывший заговор прежде, чем тот созрел, — мудрецом еще большим.

С другой стороны, о человеке, к заговорам не склонном, говорили, что он подрывает единство партии, что он-де трус, испугавшийся противника.

Короче говоря, ударить первым того, от кого ожидаешь вреда, считалось делом столь же похвальным, как и донести на того, кто никому никакого вреда причинять не желает.

Отомстить же было куда важнее, чем не потерпеть ущерба, дающего повод для мести.

Победа, достигнутая путем предательства, приносила победителю звание человека, обладающего великим умом.

И то сказать, большая часть мерзавцев предпочитает слыть скорее ловкими плутами, нежели честными простаками. Первое звание наполняет их гордостью, второе — стыдом. Причина же всех этих зол — жажда власти, коренящаяся в алчности и честолюбии.

Ибо люди, возглавлявшие украшенные звучными названиями партии обеих сторон, хоть и провозглашали кто «равноправие народных масс перед законом», кто «ограниченное владычество знати», кто «надежное и твердое правление консервативной аристократии», на деле стремились к единоличному господству над государственной машиной.

В этой борьбе за власть не существовало запрещенных приемов, и все эти люди упивались недолгой враждой, вынося неправедные обвинительные приговоры или насилием одолевая противников.

Что же до граждан умеренных, ни к одной из партий не примкнувших, то этих лупили с обеих сторон — либо за нежелание участвовать в общем деле, либо из чистой зависти к тому, что они глядишь да и выживут.

Так и получилось, что в результате всех этих революций греческий мир пропитался порочностью в чистом ее виде, отчего простейший взгляд на вещи, всегда служивший отличительным признаком благородных натур, стал предметом презрительных насмешек и понемногу сгинул, тогда как взаимная вражда двух идеологически различных миров в сочетании с всеобщим недоверием распространилась повсеместно.

И в массе своей наибольшую живучесть проявили люди с подлым складом ума, они-то и вышли победителями.

Эти люди начинали действовать не задумываясь. С другой стороны, их противники, полагавшие, будто нет никакого смысла приобретать посредством действия то, что достижимо рассуждением и познанием, утрачивали осмотрительность, облегчая тем самым задачу их уничтожения, отчего и гибли в больших количествах.

Природа человека, восторжествовавшая над законами и приобретшая обыкновение творить зло ни на какие законы невзирая, с радостью выявляла необузданность правящих ею страстей, враждуя со всем, что выше ее.

Именно на Керкире, окруженной шестьюдесятью афинскими кораблями, и произошло впервые большинство этих злодеяний, именно здесь люди в первый раз выказали страсти, владеющие ими в пору революции и гражданской войны.

Это уже было похуже морового поветрия.

Они похватали всех врагов, каких смогли отыскать, и всех казнили.

Затем они вошли в храм Геры, где, моля о защите, искали убежища остатки олигархической партии, не менее четырехсот человек. Около полусотни из этих людей они уговорили предстать перед судом и всех осудили на смерть.

Большая часть остальных, увидев, что происходит, решилась расстаться с жизнью прямо на этой священной земле. Одни повесились на деревьях, другие тоже управились с собой как сумели.

Все семь дней, которые оставался на острове командующий эскадрой с его шестьюдесятью кораблями, жители Керкиры продолжали резать тех своих сограждан, в которых видели личных врагов.

Смерть здесь царила во всех ее видах, и все ужасы, которым еще предстояло продолжиться в те времена, все произошли тогда на Керкире — и даже худшие.

Трудно поверить в это, но отцы убивали своих сыновей.

Легче поверить в то, что людей выволакивали из храмов и убивали на их ступенях, а то и резали на алтарях. Иных же замуровали в святилище Дионисия, где они и погибли.

Ответственность за окончательную резню, говорит Фукидид, следует во многом возложить на афинских военачальников: во-первых, они позволили обмануть себя и отдать населению пленных, сдавшихся под обещание, что им сохранят жизнь и судить их будут в Афинах; а во-вторых, они сочли разумным глядеть в другую сторону.

Керкиряне заперли пленных в большом здании. Затем они стали выводить их оттуда по двадцать человек, пропуская между двумя рядами гоплитов; связанные попарно пленники шли, получая удары дубинками и кинжалами от стоявших в два ряда людей, особенно усердствовали те, кто узнавал в проходящем личного врага. Следом шли люди с бичами, хлеща ими тех, кто, по их мнению, не слишком спешил.

Так из здания вывели около шестидесяти человек и всех убили без ведома тех, кто оставался внутри, полагая, что их товарищей отводят в какое-то другое место отсидки.

Когда же они поняли, что происходит, они воззвали к афинянам о помощи, говоря, что, если тем хочется видеть их мертвыми, пусть убьют их своими руками.

И они отказались выходить из здания и внутрь никого не впускали, насколько это им удавалось.

Керкиряне не стали ломать дверей. Взамен они забрались на крышу и, разобрав ее, стали швырять сверху черепицу и пускать стрелы.

Люди внизу пытались обороняться, как могли, и в то же время многие из них стали убивать себя, вонзая в горло стрелы, пущенные врагами, или удавливаясь шнурами от каких-то нашедшихся в здании кроватей либо полосками ткани, нарезанными из собственных одежд.

И пока длилась ночь — ибо ночь пала на их несчастья, — все они погибли, кто убив себя тем или иным способом, кто — пораженный снарядами и стрелами, которые пускали в них засевшие на крыше люди.

Когда же настал день, керкиряне свалили тела на фуры, бросая их и вдоль и поперек, и сволокли за город, в общую могилу.

Захваченных женщин продали в рабство.

Так народная партия завершила затянувшуюся на долгое время революцию — по крайней мере в том, что касается этой войны; ибо в городе больше не осталось олигархов, которых стоило брать в расчет.