Правда варварской Руси - Валерий Шамбаров

На самом же деле то, что мы с вами сейчас именуем наукой, зародилось только в середине XVII в.! Причем чистейшей воды легендой являются теории, будто это было связано с «буржуазными революциями» и рождением капитализма. Наоборот, рывок произошел в странах абсолютизма. Где богатые аристократы спонсировали ученых для собственных развлечений. Стимул к прогрессу машинной техники дал… театр. В помпезных придворных постановках считалось шиком, чтобы сцена оборудовалась хитрыми механизмами, ездили колесницы «богов», открывались раковины с полуголыми «нимфами», для чего и привлекали изобретателей. При строительстве фонтанов вдруг выяснилось, что вода не может подняться выше определенной высоты. Откуда последовали опыты Торричелли, Паскаля — и родилась гидродинамика. А побочное открытие «торричеллиевой пустоты», вакуума, впервые опровергло авторитет Аристотеля, утверждавшего, что «природа не терпит пустоты». Придворная мода на азартные игры породила заказ — вычислить вероятность выигрыша. И возникла теория вероятностей… Ну а математику преподавали в иезуитских колледжах, должности профессоров хорошо оплачивались. В борьбе за эти должности кандидаты старались доказать свой профессионализм — и в один прекрасный день перешагнули рамки математики Евклида.

Но нужно учесть и то, что никакого практического значения европейская наука еще не имела. Она оставалась уделом горсточки энтузиастов. Британский философ Бертран Рассел писал впоследствии, что если бы в XVII в. было убито в детстве 100 ученых, то современный мир не существовал бы. Хотя, скорее, даже не 100, а 15–20. Их были единицы. Галилей, Кардано, Тарталья, Бесон, Ферма, Торричелли, Декарт, Паскаль, Кавальери, Гюйгенс, Роберваль, Дезарг, Виет… Эксперименты производились кустарно — допустим, Паскаль приглашал в свидетели городских кюре и учителя, и они шли на гору смотреть, останется ли ртуть в трубке на прежней высоте. О результатах сообщали по переписке, связующим центром переписки всех европейских ученых стал по своей инициативе монах Мерсенн. И больше внимания тогдашние деятели науки уделяли поиску не открытий и истин, а богатых и знатных покровителей.

Широкую известность получали разве что труды гуманитариев-философов. Во Франции, например, были популярны идеи Монтеня, сводившего смысл жизни к эгоизму и отрицавшего нравственные идеалы: «Я живу со дня на день, и, говоря по совести, живу только для себя». Бэкон внедрил европейцам катастрофическую мысль, будто наука должна дать человеку власть над природой. Вершиной подобной галиматьи стали теории Баруха Спинозы, голландского еврея, притворно крещенного, но ставившего себя «вне вероисповедания». Он объявлял, что «мир может быть познан геометрическим методом», вообще отрицал градации добра и зла, психологию сводил к «природным силам», а ключ к решению всех проблем видел в «просвещении». И если Россия «отстала», не зная подобных теорий, то много ли она от этого потеряла?

Но моральному облику европейской цивилизации такие учения и впрямь соответствовали. Особенно заметно это было во Франции, которая выдвигалась на роль культурного и политического центра Европы. Ее особенностями стали ярко выраженный индивидуализм, погоня за удовольствиями и полнейшая распущенность. Посол Тосканы доносил: «Франция — это настоящий бордель». На сексе здесь было замешано все — быт, карьера, искусство, политика. Для простолюдина уступить дочь для забавы дворянину считалось не только нормальным, но и выгодным — если не забудет заплатить. А у дворян отнюдь не считалось зазорным откровенно продавать дочерей вельможам (только цена отличалась от простолюдинок). Ну а те, кто прорвался в высший свет, предавались своим желаниям в открытую. Аббат Рино описывал типичные приемы светских дам: «Большинство держит в руках молитвенники, носящие на их языке название «сокровищ», но содержащие не молитвы, а неприличные рисунки и речи». Действовали разные системы «сигнализации». Например, короткие локоны на висках назывались «кавалеристами», длинные, спускающиеся до плеч — «мальчиками», показывая, какого партнера предпочитает дама.

Был и язык шелковых бантиков, имеющих «свои названия и значения, судя по цвету и месту, где они приколоты… перемещаемые в известном порядке, они без слов объявляют избраннику: «вы мне нравитесь», «я вас люблю», «следуйте за мной», «я ваша». Позже подобную роль стали играть мушки, но в середине XVII в. их использовали только для того, «чтобы обратить общее внимание на особо красивые части своего тела. Их налепляют на лицо, шею, спину, грудь и даже на кончики грудей». То есть просто оголить соски для соблазна мужчины оказывалось уже недостаточно, требовалось дополнительно привлечь к ним внимание. Впрочем, тогдашние моды преднамеренно выставляли прелести напоказ — декольте углублялись настолько, чтобы открывать не только верх бюста, но и часть околососкового кружка. Хотя критерии красоты очень отличались от нынешних — ценились женщины полные, рыхлые, расплывшиеся. Поэтому бедра специально расширяли фижмами — юбками на металлическом каркасе, который пристегивался к телу ремнями.

Еще одной особенностью французской знати была страсть к интригам и заговорам, участники коих нередко искали поддержку у внешних врагов. Но во Франции это не считалось «изменой родине», входило в число дворянских «свобод». Иногда для острастки казнили какую-нибудь мелочь, но высших вельмож не трогали. И для них заговоры становились острой, но практически безопасной игрой. Как и для дам, которые в дополнение к разврату искали новые развлечения и становились «ударной силой» всяких закулисных дел. Прижать самовольство и анархию вельмож сумел только Ришелье, но после его смерти они снова подняли головы. А вокруг трона собралась целая свора «принцев крови» — алчных, эгоистичных, ничего не желающих знать, кроме собственных выгод и апломба.

О, это были фигуры весьма примечательные. Дядя короля Гастон Орлеанский, дурак и трус, всегда закладывавший своих соратников по заговорам. Отличный полководец Конде из рода Бурбонов — выступавший предводителем гугенотов, но на деле безбожник, распутник и редкий циник. Его сестренка, по мужу герцогиня де Лонгвилль — ее хобби было брать «шефство» над неопытными юношами и девушками, попадающими ко двору, затаскивать к себе в спальню и обучать любовным наукам вплоть до крайних «изысков». Принц Конти, родившийся горбуном. Но ведь переспать с горбатым тоже было «изыском», и от желающих отбоя не было. Тем более что он не обманывал ожиданий и славился жеребцовской энергией. По этой части с ним мог поспорить разве что принц Гонди. Он пошел по линии церковной карьеры, в возрасте 9 лет получил 2 аббатства, в 14 стал каноником собора Парижской Богоматери, а потом для него выпросили у папы «виртуальный» сан архиепископа Коринфского — без реальной должности. Гонди имел привычку содержать 3–4 знатных любовницы и развлекаться с ними единовременно, в групповушках. Всю эту компанию дополняли бастарды Генриха IV принцы Вандомские, Бофоры, Буйонны. И каждого окружала толпа прихлебателей-дворян.

В общем, образовался неслабый клубок потенциальных междоусобиц. И взрыв произошел все в том же «бунташном» 1648 г., когда полыхали восстания в Англии, Москве, на Украине. Тридцатилетняя война заканчивалась, но Франция продолжала борьбу с Испанией. А финансовое состояние дошло до ручки. Доходы казны составляли 12 млн. ливров при расходах 200 млн. Недостачу покрывали внутренними займами — и только годовые проценты к выплате достигли 20 млн. Их стали выдавать с задержками, вместо денег навязывали ценные бумаги будущих займов. Заключались соглашения с банкирами. Им отдавали на откуп статьи грядущих доходов, и вливания от банкиров достигли 80 % бюджета.