Певец Волги Д. В. Садовников - Дмитрий Николаевич Садовников

нельзя: один дядя донял!

Он и говорит:

— Сестра, батюшка приказал тебя зарезать!

— За что?

— Дядя письмо прислал, что ты живешь здесь непостоянно.

Она горько заплакала, во слезах слово промолвила:

— Эх, брат, — говорит, — родимый, расспросите всех добрых людей, как я жила.

Брат и говорит:

— Ну, сестрица моя, подай мне деньги!

Она ему отдала.

— Ну, сестрица, испеки сорок печей калачей, да поедем: я тебя в темный лес отвезу. Живи век там; батюшка приказал зарезать тебя; я не буду.

Напекла она калачей, и отвез ее брат в темный лес, в превеличающий овраг. Устроила она там себе хижинку и топерь там живет. А брат к отцу уехал. Была у них маленька собачонка; он собачонку зарезал, вынул сердце и печонку и повез к отцу. Привез, тот и спрашивает:

— Что, зарезал?

— Зарезал.

— Давай сердце и печонку!

Он ему подал. Тот бултых их в Волгу.

Стал купец торговать, а девушка в овраге горюет: и пища у нее вся вышла. Пошла по зеленому лесу гулять и нашла середи лесу огромный дом, весь тесом загорожен. Взошла к воротам, отворила их, походила, походила по двору: нет никого. Взошла в особую комна́точку, села и затворилась.

Вот приехали разбойники с разбою, ходят и видят, что кто-то был. Искали, искали — не найдут. Стали они говорить:

— Если добрый молодец, выходи — братцем будешь; если старая старушка — будешь матушкой; если красная девица — будешь нам сестрица!

Она услыхала и выходит к ним. Они сидят за столом, чай кушают и водочку пьют. Они ей весьма обрадовались; было их двенадцать разбойников, тринадцатый атаман. Они друг дружку все пригнали к божбе, чтобы всем ее слушаться.

— Если она помрет, то мы должны друг друга убить.

Стали жить вместе и допустили ее до всего. Она про них стряпала, и разрядили они ее в разную одежду, как все равно барыню, и любо на нее посмотреть.

Пошел из того села, из которого она, охотник и заплутался; попал в этот дом. Пристигла его темна ночь. Разбойники были на разбое. Он ночевать остался; девица его напоила, накормила и от темной ночи при́зрила. На утро встали, позавтракали, и домой его проводила. Приходит он домой, спрашивают домашние:

— Где ты был? — Он рассказал.

— Живет, — говорит, — в таком-то лесу девица; там я и был.

Дядя услыхал, стал охотника расспрашивать, где бы ее найти.

Он ему рассказал. Дядя браду и волоса обрил и пошел туды. Нашел он старуху колдунью, попросил: нельзя ли племянницу как уморить. Она дала ему мертвую рубашку.

— На понесай к ней да ей и отдай! Она тебя не узнает. Вот, мол, это тебе матушка на́ смерть рубашку прислала.

Он взял и пошел. Приходит в зеленый лес, нашел этот дом, ночевать просится. В ефто время разбойников дома не случилось. Она спрашиват:

— Чей ты? Откуда?

— Я, — говорит, — из того села, отколе ты сама была. На вот тебе, матушка рубашку на́ смерть прислала.

Она рубашку принимала, его в лицо его узнала; напоила, накормила, со двора проводила. Как ушел, она и вздумала рубашку померять. Надела, легла да и умерла. Разбойники вернулись домой. До этого приезжали, и она к ним выбегала и ворота отворяла, а теперь встретить некому: она мёртва. Взъехали разбойники на двор, да ахнули.

— Ах, братцы, у нас дома нездорово. Мотри, нашей сестрицы вживе нет.

Взошли в свою горницу: она лежит мёртва. Они сошлись, поплакали. А она не умерла, только обмерла.

Стали они думать, куда ее девать, где ее закопать. Стали гроб делать. Слили ей гроб серебряный, крышечку золотом убили, поставили превеличающих четыре столба и сделали там кроватку; положили девицу в гроб и поставили его на кроватку, будто скоронили. Сошлись в горницу.

— Давайте, братцы, — говорят, — руки умывать, да свою сестрицу поминать, и будем сами помирать.

Зарядили все ружья и убили все сами себя. Вся их жисть кончилась.

Царский сын поехал на охоту и подъехал к этому дивному дому. Дом не очень дивный, а устроена больно дивно беседка. Тем дивна, что высока и раскрашёна хорошо. Смотрит и дивится он: что такое это? Наверх — лесенка. Он влез и видит: золотая гробница; в гробнице — красная девица. Он крышечку открыл, она лежит, как живая, и румяница играет в лице. Такая лежит красавица, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать. Он вынул ее из гроба, привязал на седло и поехал с ней домой.

Приехал ночным бытом, тихонько. Устроена у него была особая спальня, он ее на кроватку, во спальну и положил; спит с ней с мертвой кажну ночь и день на нее любуется. Так стал о ней тосковать, плакать, из лица стал пропадать, что отец с матерью стали примечать за ним, что он не весел.

— Что ты, сыночек, не весел больно?

Он не сказыват. Стали за ним примечать, куды днем ходит. Все — в спальну. Спрашивают отец с матерью:

— Что это ты все в спальну ходишь? Кто там у тебя?

— Нет никого. — И спальну запирать стал. Отец с матерью и говорят:

— Отопри нам!

Отпер он им. Посмотрели: лежит мертвая девица. Они индо обеспамятели.

— Где ты ее взял?

— В такеем месте, — говорит, — в лесу нашел.

И стали они его глупого журить:

— Что ты делашь? Что ты мертвого человека жалешь? Надо его предать к земле.

Сделали ей гроб и стали ее обмывать и другу одежу надевать. Как стару одежу скинули, так она стала жива. Они ее нарядили, снова ее окрестили и с ним обвенчали. Стали они жить да быть, худо проживать, а добро наживать. Долго ли мало ли пожили, ей захотелось на родину побывать; стала она его к родным звать. Ему ехать нельзя; она стала проситься. Он отпустил, посадил ее на прохо́д (пароход) и дал ей провожатого. Ехали, ехали, провожатый стал ее притеснять к худому делу, чтобы сделать с ней си́ни миняки́, а то давай сделам шу́л да гине́. Она не соглашалась. Пристали они на пристань; она и говорит:

— Я больно до ветру хочу!

Ушла да ушла. Ушла в лес — хвать ее нет! Провожатый ну искать; говорит хозяину прохо́да:

— Стой! Царица пропала!

Хозяин спрашивает:

— Куды же она делась?

— Вот тут-то, говорит: ушла до ветру.

Народу на прохо́де было несколько; пошли по лесу искать. А она нашла превеличающее дуплё и залезла в него. Много раз они мимо проходили, а не нашли. Тем и дело кончилось. Кому она на руки была отдана, тот