Племенной скот - Наталья Лебедева

Василиса набрала в поисковике дату своего рождения. Потом подумала и расширила поиск, прибавив по месяцу туда и сюда.

Поисковик выдал кучу непотребного хлама. Василиса разбиралась в нем терпеливо и тщательно. Сначала удалила из кучи все счета, потом отложила в сторону отцовские документы, лежащие под паролями, – решила, что там может быть что-то интересное.

Василиса просмотрела все фотографии и семейное видео. Там не было ни той, портретной, мамы, ни какой-либо другой. Были Борька и Глеб, и она была с отцом, а мамы – не было.

Она пролистала все текстовые файлы, все таблицы… Пусто. Две папки остались в поисковике: те, подзамочные, документы отца и нечто, озаглавленное «приколы». Василиса знала о любви отца тащить из Интернета смешные (а иногда просто пошлые) картинки и видео, сохранять сборники анекдотов и всяческих ляпов. Но она все же открыла и эту папку. Взгляд ее скользил по названиям: «Кот из преисподней», «Школьные сочинения», «Маруся», «Кузница кадров», «Гейзеры», «Маруся_2»… и так далее. Она хотела было закрыть папку и приняться за взлом второй, как вдруг обратила внимание, что слово «Маруся» повторяется здесь слишком уж часто, а напротив первой из Марусь стоит дата ее рождения.

Василиса открыла документ. Это было видео. Сначала ей показалось, что видео плохого качества: на экране было темно, и только по центру ворочалось нечто, похожее на бледного осьминога, все в складках и тонких выростах внезапно появляющихся и так же внезапно исчезающих конечностей. Приглядевшись, Василиса поняла, что дело в тусклом, белесо-сером цвете, который лился из крохотного, шириной в две ладони, окошка, и в густом пару, клубящемся в воздухе. А посреди этого пара, на широкой лавке, в окружении шаек и веников, на холщовой простыне лежала женщина. Камера снимала ее со стороны ног, широкая рубаха ее была задрана; женщина выгибалась от боли и время от времени взмахивала руками, а потом впивалась пальцами в холст. Иногда появлялась в кадре какая-то грузная, неряшливая баба и что-то говорила, беззвучно шлепая мясистыми губами: кажется, ругалась на роженицу. Василиса полезла было в настройки звука, но потом поняла, что звук удален.

Колыхался пар, и свет из окна то тускнел, то становился ярче: там, на улице, то и дело наплывали на солнце влажные весенние облака. Время шло мучительно и беззвучно, и Василиса сидела, уставившись в экран, но только раз увидела часть женского лица: высокий лоб и широко раскрытый от боли глаз. Маруся, тужась, приподнялась и, обессилев, упала на лавку вновь, а потом ее закрыла от камеры фигура повитухи. Когда подошел момент рождения, Василиса отвернулась: ей почему-то стало страшно. Она считала про себя минуты, и тут вдруг тишину комнаты прорезал пронзительный детский плач. Василиса вздрогнула: ей показалось, что кто-то выстрелил в нее, и она умерла, и этот высокий, звенящий и стонущий звук – знак перехода в иной мир. Но, обернувшись, она увидела, что повитуха держит небрежно обернутого пеленкой младенца, а Маруся тянет к нему дрожащие от усталости руки. Теперь, когда мучительные звуки родов прекратились, звуковая дорожка ожила.

– Нячё! Нормальная девка, – бормотала повитуха, бесцеремонно перекидывая младенца с ладони на ладонь. – Руки-ноги есть, красена, орёт – будет толк с ей.

– Дай, дай, – шептала Маруся, приходя в исступление.

– Дай на, – повитуха пихнула ей ребенка, словно ненужную вещь.

Маруся взяла дочку, положила на грудь, обняла ладонью крохотную головку, а другой рукой начала нежно поглаживать по спине. Ребенок хныкнул еще раз, завозился, стал водить носом по материной рубахе, почуяв запах близкого молока. Маруся, охнув, приподнялась и устроилась полулежа, неуклюже привалившись спиною к бревенчатой стене. Из широкого разреза она достала белую пышную грудь с ярким, почти черным кружком соска, и дала ее ребенку. Девочка начала нетерпеливо и бессмысленно елозить по груди ртом, потом приспособилась и довольно зачмокала.

Теперь Марусино лицо было видно очень хорошо. Ее карие, широко распахнутые глаза глядели на дочь с безумным обожанием. Василиса смотрела на маму, и по щекам ее катились крупные слезы. Когда видео закончилось, она беззвучно и мучительно зарыдала.

Наплакавшись так, что еле смотрели опухшие глаза, Василиса принялась открывать остальные файлы. Их было много, и они были большие: Марусю снимали каждый день целую неделю. На видео она была совсем молоденькой, почти ребенком лет восемнадцати или того меньше. Дочку свою любила исступленно, целовала, баюкала, пела ей песенки. Василиса любовалась ею, чувствуя счастье и острую боль. Забыв о времени, она открывала и открывала файлы и начинала наконец чувствовать мамины руки и мамины поцелуи и слышать мамин голос – словно и в самом деле вспомнила.

Наконец остался один, последний файл. Выучившая каждую мамину черточку, каждый мамин жест Василиса открыла его без любопытства, но с радостью.

Мама плакала. Она сидела у колыбели, висящей на крюке посреди комнаты, и качала ее. Слезы текли по щекам, и временами она отводила от ребенка глаза, словно не могла заставить себя смотреть на него. Сначала Василисе показалось, будто среди одеял и пеленок никого нет – слишком пустым и отчаянным был этот взгляд, – но потом она рассмотрела крохотную пуговку носа и черные штрихи ресниц. Но что-то было не так. Вот камера поменяла ракурс, лицо ребенка приблизилось, и Василиса вздрогнула: в люльке лежала кукла.

Она то ли читала о таких куклах, то ли слышала о них давным-давно: кожные покровы, идентичные натуральным, естественная температура тела, большой набор функций – все, что обычно пишут о таких игрушках. Василиса помнила, что куклы широко рекламировались, но быстро потеряли популярность. При взгляде на них человеку становилось жутко: они были слишком похожи на детей и при этом казались совершенно мертвыми, словно нежить из фильмов ужасов.

Младенец лежал в Марусиной люльке. Она пыталась петь ему песенку. В лице куклы не было ничего человеческого, и ручки, протянутые вверх, тянулись слишком направленно, слишком целеустремленно – словно хотели задушить или стукнуть. Маруся боялась своего ребенка и все-таки пела ему нежную песню.

Василиса вскочила. С ненавистью стукнула она по столу кулаком, и компьютер выключился, потому что она попала по сектору Pow.

Она ворвалась в «Сафари», словно фурия. Ткнула в витринного коня:

– Этого!

Ошалевший от натиска продавец попытался сказать:

– Это стандартный образец. Вы можете выбрать любую масть, стать, и уже завтра…

– Сегодня! – рявкнула она, протягивая кредитку, и он не посмел возражать дочери президента.

Она выбралась из города и полетела вихрем. Конь несся гигантскими скачками и даже будто бы, планируя, летел – так длинны были его прыжки. От скорости захватывало дух, адские огни Химок проносились меж копытами коня, люди-крысы, похожие на апокрифических чертей, шарахались от него в разные стороны, забивались в щели полуразрушенных зданий.

Василиса прижалась к холке, вцепилась пальцами в гриву. Пугающий силой и скоростью конь казался ей сейчас единственным родным существом на земле. Как маленькая девочка, выучившая наизусть слова любимой сказки, она шептала: