Мефодий Буслаев. Огненные врата - Дмитрий Емец

Рюкзак не убил в Чимоданове общительности. По дороге он жаловался, что по Москве ходить стало противно. Везде куча рекламы, и на каждой обязательно девушка! Причем девушка занимает все пространство рекламного щита, а где-то совсем сбоку притулился телефон, плеер или что-нибудь другое.

– А если мне не нужна эта девица? Если мне интереснее узнать емкость батареи? – возмущался Чимоданов.

Через четверть часа вдоль бесконечных камышей они вышли к парому и долго стояли, дожидаясь, пока наскребется девять машин. Именно столько вмещал паром. Переправа одного человека стоила десять рублей. Мощная женщина собирала деньги, откручивая от рулона билетики. Катя никак не могла успокоиться.

– Чего так дешево? Это разве деньги?

Чимоданов сунул заскорузлый палец себе в нос, выковыривая из него бабьи глупости.

– Слышь! Хватит москвичку из себя корчить! Сильно богатая – за меня заплати.

Платить за Чимоданова Катя принципиально отказалась и несколько минут праведно негодовала. Мошкин попытался разрядить обстановку и с наигранной наивностью спросил:

– Это Волга?

Петруччо подумал, куда ему плюнуть, и плюнул в воду. Множество мальков кинулось к плевку, но обнаружив, что обознались и обеда не предвидится, разбежались в разные стороны.

– Какая, в хлам, Волга? Канал тут. Зэки копали. А Волга там! – Чимоданов кивнул в угадывающееся расширение водного пространства.

Дернув веревку, контролерша подняла на шесте треугольный знак. Зачихал мотор. Мошкин смотрел на канаты, которые, поднявшись из воды, тянули паром. На канатах висели лохмотья водорослей.

– Эй, Типограф Типографыч! Замечтался? – задиристо окликнул его Чимоданов.

– Сам ты Типограф! Он Полиграф! – поправила Ната.

– А если Полиграф Типографыч? – предложил компромисс Чимоданов.

Шипя Евгеше: «Не позволяй себя оскорблять!» – Катя раздраженно шагнула к Петруччо, и честь и достоинство Мошкина оказались под надежной защитой.

Паром остановился, и все повалили на берег, опережая выезжающие машины. Идя вдоль канала, они миновали водные ворота и оказались на насыпи. Чимоданов перекрикивался с другими рыбаками, которых было тут немало, и искал место для палатки. За считаные минуты он задубел и носками, и майкой, и душой. Вихрова, напротив, ухитрилась и здесь остаться собой. Она брезгливо уселась на пенек и повыше задрала ноги, чтобы иметь поменьше контакта с родной землей.

Евгеша всему удивлялся. Долго стоял у большого, до пояса, муравейника и восклицал:

– Это же муравьи, да? Настоящие живые муравьи и всего в двух часах от Москвы! Это же они саранчу тащат? А куда они ее несут? Через муравейник переносят, чтобы она ничего не повредила, да? Ой, умницы какие!

Чимоданов не выдержал такого умиления. Сунул руку в муравейник, подержал секунд пять, вытащил, облепленную муравьями, и стал с наслаждением обсасывать.

– Попробуй! Кишленько! – предложил он Евгеше.

Тот отказался.

– Ну и напрасняк! Лопай, пока угощают! Смотри: крупные какие! А вот рыбу ловить на них нельзя! Поймают, акт накатают. За каждого сто рублей штрафа! И ведь не поленится, собака страшная, толстым пальцем в банке передавить и по штукам посчитать! – Чимоданов проглотил последнего муравья живым и ловко накрутил верхушку на переносной газовый баллон.

Связываться с костром Петруччо было лень. Это отвлекало от рыбалки. Арсений с котелком был послан к каналу за водой. Когда вода закипела, Катя решила продемонстрировать всем, как сильно она заботится о Евгеше.

– Любимый!.. Эй, я к тебе обращаюсь!.. Чего ты хочешь? – спросила Катя нетерпеливо.

Задремавший у дерева Мошкин вздрогнул и по ее грозовому лицу понял, что должен срочно что-то захотеть.

– Кофе, да? – спросил он испуганно.

– Кофе пить вредно! Ты будешь пить чай!

Мошкин расхотел кофе и захотел чай.

– Хотя, конечно, и кофе можно. Раз в неделю – не смертельно! – продолжала размышлять Катя.

Мошкин снова захотел кофе.

– Но его у нас нет. Только зеленый чай! – закончила Катя.

Евгеша приуныл. Зеленый чай он ненавидел до тошноты, однако спорить было бесполезно. Катя знала его вкусы лучше. Единственный способ не отравиться зеленым чаем был заесть его булкой. Его Мошкин и избрал.

– Руки помой! Куда к хлебу тянешься? – завопила Катя.

– Я же мыл, да? – испугался Евгеша.

– Ты не мыл. Ты микробов попоил! Помой еще раз!

Мошкин потащился в каналу.

– В Турции женщин топили в мешках. Хорошая страна, прекрасный древний обычай, – брякнул Чимоданов.

Ната подняла брови, не замедляя скольжение пилочки по ногтям. Арсений улыбнулся тонко и неуловимо – улыбкой истинного дипломата. Все поняли, в чей огород этот камень.

Катя обиделась. В походе нельзя хлопнуть дверью, зато можно резко дернуть замок палатки. Именно это Катя и сделала. Она просидела в палатке минут десять в надежде, что за ней придут. За ней не пришли, и она вылезла сама.

Часов в шесть вечера, перекидав себе в желудок котелок гречки, туристы переместились на берег в ожидании вечернего клева. Чимоданов размешал прикормку, которая в разбухшем состоянии заняла у него целый таз. Разложил свои пять удочек и рычал, как пес, когда ему казалось, что на них сейчас кто-то наступит. Арсений пытался ловить на опарыша – его было не так противно насаживать. Белые плотные личинки мух шевелились в опилках.

– Жабрашивай! Только ужожку мже не спутай! – поторопил Чимоданов.

Он шепелявил, потому что держал в губах целую кучу мотыля, чтобы не наклоняться каждую секунду к банке. С шевелящимися червями во рту он напоминал маму-птичку, которая собирается кормить птенца. Мотыль Петруччо насаживал мгновенно, за край, протыкая крючком темнеющую голову.

Евгеша смотрел на мотыля и размышлял: грустно или не грустно протыкать бедному червячку крючком мозг. Нельзя ли как-нибудь насадить так, чтобы и мотылю не было больно, и рыбе хорошо, и вообще все прошло гладко и без конфликтов? Но потом начался клев, и Мошкин, войдя в азарт, все-таки проткнул мотылю голову, и даже не одному, насадив на крючок штук шесть-семь.

По каналу часто проходили сухогрузы, длинные баржи и круизные теплоходы в три-четыре палубы, носящие имена писателей и композиторов. Порой казалось: встречные суда расходятся между собой на волос – так узок был канал. От тяжести груженых песчаных барж вода выходила из берегов задолго до того, как баржа становилась видна.

Канал то сдвигался к центру, то таинственно расширялся. Один раз Мошкин, стоявший на камнях, оказался мокрым по щиколотку, но в азарте даже этого не заметил. Из-под барж подлещик брал хорошо. Видимо, вода поднимала со дна муть, и рыба кидалась на корм.