Все совпадения случайны - Рени Найт

Николас ненавидел это слово. Друзья. Кто это такие? Приятели? Собутыльники? Соседи? Ну да, это просто люди, с которыми он квартировал, вот и все. Друг на друга им наплевать. Это словно рыбий косяк – то находишься в середине, то с краю, и все время рядом оказывается кто-то другой, но все плывут в одном направлении, держат единый порядок. Деньги на отпуск помогут ему продержаться на поверхности целую неделю: закрыть глаза и исчезнуть, немного расслабиться, а потом снова на работу. Он свернул косячок, сунул его в рот, но не закуривал. Не надо волновать отца. Равновесие между работой и жизнью – ведь это так называется, не правда ли? И у Николаса хорошо получалось поддерживать это равновесие: то одно, то другое, то натянешь вожжи, то отпустишь, но не чрезмерно.

– Ужин готов, – донесся снизу голос отца. Ник закатил глаза и не ответил. Нет ответа. Когда-то это их бесило. Ужин готов. А он не отвечал. В конце концов кому-то приходилось идти наверх и брать его за руку. Ты что, не слышал? И так продолжалось годами. Он перекатился на другой край кровати и зарылся лицом в подушку, вновь вдыхая запах матери. Они никогда не были близки, но от этого аромата у него едва не выступили слезы на глазах.

2013, лето

Этот запах заставил Кэтрин съежиться еще сильнее – он выдавал присутствие в доме старого человека. Нет, это не был запах мочи или чего-либо столь же определенного, и в то же время он был чрезвычайно специфическим. Что это? Мусор, который выносили чуть позже, чем следовало? Или въевшийся запах домашних животных? Мех вперемежку с тканью? Цветочные духи, которые должны были перекрыть все вышеперечисленное?

– Привет, дорогая. – Мать поднялась к ней навстречу на слабых, подгибающихся ногах. Кэтрин поставила чемодан на пол и бережно обняла ее. Это было нежное объятие. Материнское объятие – но с ее стороны, со стороны дочери, которой хотелось, чтобы мать ее приласкала, и которая боялась, что время для этого давно прошло.

– Спасибо, ма, за то, что приютила. С ремонтом настоящая беда, Роберт уехал и… – Она говорила и говорила, в расчете на то, что мать не помнила, что ремонт кончился не одну неделю назад, а Роберт не уезжал по делам уже много лет.

– Он что, снова в Америке?

Не желая выдумывать больше, чем это было необходимо, Кэтрин молча кивнула.

– Приготовить тебе что-нибудь, детка?

Было семь вечера, Кэтрин проголодалась, но хотела только одного – лечь в темной комнате и заснуть. Ее подташнивало, в голове шумело.

– Знаешь, ма, у меня, кажется, начинается мигрень. Не против, если я прилягу? Надеюсь, скоро пройдет.

Мать склонила голову набок и сочувственно улыбнулась:

– У меня в твои годы тоже, случалось, голова болела.

Кэтрин прошла в спальню, единственную в квартире, и поставила чемодан у кровати, на которой когда-то спал ее отец. Собственно, это были две отдельные, но сдвинутые вместе кровати. Тут она вспомнила, что теперь на месте отца, ближе к двери, ближе к туалету, спала мать, и переместилась на прежнюю кровать матери. На краю одеяла, где обычно устраивалась кошка, осталось грязное пятно. Кэтрин разделась до нижнего белья, легла и закрыла глаза. Ей надо поспать. Если удастся заснуть, может, потом в голове прояснится и она попробует разобраться в том, что происходит в ее жизни.

Она слышала, как мать медленно шаркала по ковру в домашних туфлях. Шаги приближались. Услышала, как на ночной столик опустился пластиковый стакан с водой, прошелестела фольга. Она открыла глаза и увидела склоненное над ней лицо матери – в ее протянутой руке две таблетки. Может, дней недели она и не помнила, но то, что бедный ребенок нуждался в заботе, не забыла.

– Спасибо, ма, – прошептала Кэтрин, проглотила таблетки и снова закрыла глаза.

Она лежала в темноте не один час, вслушиваясь в одиночество матери: вот она готовит скромный ужин, ставит тарелки на поднос и ест перед телевизором, разговаривая сама с собой. Потом начинается телефонная беседа. Голос у матери непривычно молод и бодр, и она начинает разыгрывать собственный спектакль.

– Да, да, все прекрасно. У меня Кэтрин. Да, чудесный сюрприз. Роберт в отъезде. Да, снова в Америке… – Все звучало вполне правдоподобно до тех пор, пока Кэтрин не услышала, как мать сказала собеседнице, что Ник остался дома с няней и у него все хорошо. – Такая славная девочка…

Все мы горазды на выдумки. Все умеем притворяться вполне довольными жизнью. Просто у мамы это получалось не так ловко, как прежде, и она, случалось, выпадала из времени и тем самым выдавала себя.

Под бормотанье телевизора в соседней комнате Кэтрин незаметно заснула. Проснулась она в тишине и темноте, перевернулась на другой бок, чтобы посмотреть на холмик, возвышающийся на соседней кровати. Мать лежала на спине с открытым ртом, и прозрачная кожа свисала со скул. Так она будет выглядеть, когда умрет. Кэтрин безотрывно смотрела на нее, поглощенная печальной памятью утрат – собственного детства; детства ее ребенка; былой материнской силы и веры в то, что материнская любовь придаст ей силы справиться с любыми преградами; собственной веры в то, что она впитала в себя эту силу и та стала настоящей броней. Ей надо поговорить хоть с кем-нибудь, надо выговориться. Слишком трудно держать все в себе.

– Ма…

Мать слегка пошевелилась, ресницы у нее вздрогнули.

– Тут такое дело, ма…

Глаза у матери остались закрытыми. И тут Кэтрин открыла ей то, что не смогла открыть Роберту. Ее прорывало. Она говорила о том, как ей стыдно, как она виновата. Все говорила. А мать молчала. Услышала ли она ее? Или слова ушли и растворились в ее сновидениях? Да, быть может, рассказ дочери ей только снился. Кто знает, может, она, проснувшись, вспомнит какие-то обрывки и решит, что это был сон. И все же это первое произнесенное вслух признание хотя бы позволило Кэтрин снова заснуть – погрузиться в сон настолько глубокий, что она не почувствовала, как мать потянулась к ее руке, подержала ее какое-то время, а потом слегка сжала.

2013, лето

Все, что я делал, – делалось с благословления Нэнси. Я еще больше укрепился в этой мысли, надевая ее шерстяную кофту. Она так любила кутаться в нее, годами не снимала. Я носил и ее шапку – ту, вязаную. В ней застряли пряди ее волос, и получалось, что наши гены вступали в тесный союз. Все это возвращало меня в те времена, когда ближе нас с Нэнси никого в мире не было, когда мы только познакомились, Джонатан еще не родился, она еще не стала матерью. Когда нас было только двое. Сейчас у меня такое же чувство – нас снова только двое. Союзники. Соавторы. Это наша общая книга, ее написала не одна Нэнси.

Название книги придумал я. Вообще-то мы всегда выручали друг друга в поисках заглавия, и я до сих пор слышал, как она хлопает в ладоши и восклицает: «Точно, вот оно!», когда я предложил назвать ее новый роман «Идеальный незнакомец». Финал тоже мой. У Нэнси он другой, помягче, но я решил, что для первого читателя книги нужно нечто ударное. В общем, это я убил героиню.