Неон, она и не он - Александр Солин

Надо отдать ему должное – гусарские замашки, с помощью которых, как ей показалось вначале, он собирался ее домогаться, при ближайшем знакомстве не разрослись, а напротив, стушевались. Прошедшие полгода он вел себя терпеливо и сдержанно, выбрав в качестве защиты от самого себя роль мудрого, заботливого шефа. Что ж, в ее поцелуе он мог увидеть первую награду своему смиренному терпению.

С некоторых пор Наташа не обманывалась насчет способа предстоящей благодарности. Когда она однажды впервые об этом подумала, то испугалась. Но не того, куда завела ее неразумная благосклонность, а того равнодушия, с которым она встретила эту мысль. Словно все уже было решено, и осталось только выбрать время и место, чтобы переспать с ним всем назло. Могла ли она этого избежать? Могла, но… не хотела. И в этом была странность ее нового самоуничижительного состояния. То, что он был женат, ее нисколько не смущало. Неужели горе, поразившее ее душу, сделало ее бесчувственной и циничной?

В феврале две тысячи пятого он пригласил ее с собой в Париж, где располагалась штаб-квартира ассоциации. Приняв приглашение, она за неделю до отъезда начала принимать противозачаточные таблетки, и завывающим морозным утром отправилась с ним туда, чтобы расплатиться по счетам.

Они остановились в отеле «Бальзак», расположенном в весьма выгодном с точки зрения пошлых восторгов месте. Тут тебе и Елисейские поля, и Триумфальная арка. В другое время и при других обстоятельствах она, возможно, была бы в восторге. В холле, перед тем как зарегистрироваться, он предупредил извиняющимся тоном:

«Наталья Николаевна, у нас один номер, но комнаты смежные. Надеюсь, вы простите мне мою вольность…»

Она, естественно, простила.

Это было ее второе посещение второго по вечности города. Пасмурный и озябший, он вполне соответствовал ее предпродажному состоянию. Ни теплый прием коллег («Алекс, почему вы прятали от нас такое сокровище?»), ни шумное размалеванное варьете «Мулен руж», ни неоновая феерия молодящихся фасадов, ни жадные взгляды местных, похожих на Мишку узкоплечих жеребцов, ни лихорадочная доза «Шато Марго» 1999 года, ни старательные ухаживания самого Феноменко, чья чуткость росла по мере приближения ночи, не могли ослабить в ней напряженного ожидания грядущего позора. Когда в полночь они вернулись в отель, она чувствовала себя пьяной развратной девкой.

Поднялись в номер и разошлись по комнатам, не пожелав друг другу спокойной ночи. Чтобы избавить себя от пошлой процедуры раздевания она голой залезла под одеяло и лежала, подрагивая в ожидании его появления. Наконец разделяющая их дверь приоткрылась и оттуда показалась его голова:

«К вам можно, Наталья Николаевна?»

«Да…» – ответила она, чувствуя, как споткнулось сердце.

В халате до колен, тускло отсвечивая толстыми голыми икрами, он прошел на середину комнаты и остановился:

«Я пришел сказать вам спокойной ночи…»

«Только выключи, пожалуйста, свет…» – ответила она и закрыла глаза.

«Весь?» – спросил он.

«Весь…»

Под веками исчез красноватый сумрак, и она почувствовала, как кровать справа от нее прогнулась. Чужой запах мятной пасты коснулся ее губ. Она замерла, и тут властное головокружение восстало и заслонило все прочие чувства. Глаза ее под веками закатились и она, нащупывая остатками трезвости твердую почву, попыталась унять светло-зеленую пятнистую карусель.

«Наташенька!» – легла на ее тело тяжелая, незнакомая рука.

Он что-то бормотал, но смысл его слов не доходил до нее: все ее ощущения находились за пределами безвольного, бесчувственного тела, и потому когда он торопливо и поверхностно опустошил себя, она с вялым удивлением подумала: «Как, уже?»

Натянув на себя одеяло, она затихла. Немного погодя ягодицы пожаловались на сырость, но она лишь брезгливо поморщилась, ожидая, когда головокружение отпустит ее в ванную. Тем временем Феноменко нашел ее руку, неловко подтянул к себе и приложил к губам. Затем последовали сбивчивые слова про то, как много она для него значит, как давно он этого хотел и как он счастлив. Он никогда не встречал такого совершенства, и пусть она его простит, что он так мало для нее делал, но теперь он будет делать для нее все, что только возможно! И пусть она не думает – он вовсе не из тех, кто добившись женщины, охладевает к ней!

Она молчала, слушая головокружительную пустоту внутри себя, а он говорил и говорил, и вот уже рука его под одеялом гладила ее грудь, оттуда спустилась на дрогнувший живот, обожгла липкий, беззащитный пах и снова перебралась на грудь. Он подтянулся к ней, задержался на губах, но не найдя там ответного чувства, откинул одеяло и принялся покрывать ее тело до самых лодыжек долгими, выстраданными терпением поцелуями. Она никак не отвечала и лишь слегка подрагивала. Он заставил ее раздвинуть бедра и погрузился лицом в свою же сперму. Долго не отрывался, а оторвавшись, взгромоздился на нее тесно и основательно.

«Тяжело…» – уперлась она руками ему в грудь. Он безропотно перенес вес на локти и короткими пальцами ухватил ее снизу за плечи.

Было что-то воловье в его грузных размеренных движениях. В этот раз он трудился смачно и со вкусом, при каждом погружении двигая ее, безвольную, вперед, пока она почти не уперлась головой в спинку кровати. Тогда он просунул толстую руку под ее поясницу и опустил ниже (отчего на сырость теперь пожаловалась спина), а затем продолжил с той же основательностью. Пытаясь удержать себя на месте, она обхватила его спину. Руки ее неприятно заскользили по сырой шерсти, и она уронила их на кровать. Отступившее было опьянение снова вернулось к ней, и она, плохо соображая, вдруг тихо застонала, и уже не умолкала до тех пор, пока он, превратившись в скрюченного, пыхтящего кролика, короткими, спешными толчками не довел себя до исступления. И когда он оплывшей волосатой тушей затих на ней, к горлу ее из глубины неожиданно метнулся тугой комок. Она опрометью кинулась из-под него и ничего по дороге не задев, успела добежать до ванны, где ее вырвало темной горячей струей.

Никогда, никогда в жизни с ней не случалось ничего более омерзительного! Плохо соображая, она схватила душ и затрясла им над фиолетово-красным содержимым своего желудка, торопясь вернуть ванне непорочную белизну. Слезы застилали глаза, тело сотрясала крупная дрожь, рот наполнился сладковато-кислым вкусом тухлятины. Она ловила ртом хлесткие струи и с отвращением сплевывала их в ванну.

«Наташенька, что с тобой?» – послышался из-за двери его испуганный голос.

Она хотела ответить, но вместо этого новая порция рвоты обагрила дно ванны. Кашляя, давясь и отплевываясь, она трясла душем, с отвращением глядя, как бордовое пятно бледнеет и нехотя исчезает в недрах канализации. Он стучал и просил открыть. Ощутив внезапное облегчение, она на дрожащих ногах подошла к двери и слабым голосом попросила: «Принеси халат, пожалуйста…»

Он сбегал за халатом, она приоткрыла дверь, приняла его и сказала: «Все нормально, я скоро выйду…»