Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941-1943 - Курцио Малапарте

В отличие от того периода предмет, который я наметил к изучению на фронте под Ленинградом, заключался в том, как реагировали рабочие массы на моральные, политические и социальные проблемы, возникшие в результате начала войны в СССР. Главным образом я предлагал собрать методом прямого наблюдения за развитием событий материал для прогнозов, по возможности объективных, о том, что должно неизбежно произойти после того, как немецкие войска продвинулись в глубь промышленных районов Дона и Волги, – другими словами, что же в конечном счете должно было произойти под Сталинградом. Настойчивый, все возрастающий интерес к этой проблеме, с которой связан окончательный исход войны, продиктовал мне необходимость проигнорировать все страдания и опасности, что поджидали меня на участке фронта под Ленинградом и Кронштадтом в ту ужасную зиму.

Окопы финских солдат под Белоостровом и Сестрорецком на Карельском перешейке расположены всего примерно в пятнадцати километрах (около 30 км. – Ред.) от центра Ленинграда, на самых подступах к нему, в районе пригородов. По разным причинам, а именно чрезвычайной близости «крепости рабочих», можно было из уст дезертиров, пленных и тех необычных информаторов-карелов, что курсировали между осажденным городом и командными постами финнов, собрать информацию из первых рук, абсолютно правдивую до малейших деталей. Эти источники не знали себе равных и стали основой, с которой следовало начинать мои исследования. Целый год я таким образом наблюдал за трагедией Ленинграда, как из кресла в бельэтаже театра. Однако для меня все это было вовсе не «спектаклем», а своего рода проверкой своей совести, экзаменом, если только я могу использовать здесь этот термин с точки зрения морального, политического и социального опыта там, где я был только зрителем того, что происходило «вне меня», независимо от меня, пусть даже эта обезличенность и не спасала меня от чувства сопереживания и самых глубоких человеческих симпатий к тем, кого те события касались напрямую.

Из моих наблюдений и размышлений в Ленинграде читатель сможет фактически сделать выводы о происходящих событиях в «рабочей крепости» на Неве, самом крупном промышленном городе в СССР и одном из крупнейших в мире, теми, что предопределили и указали путь к событиям в Сталинграде, величайшей «рабочей крепости» на Волге. Посреди этой колоссальной трагедии европейской цивилизации у разума порой нет другой задачи, кроме как искать путь к тому, чтобы противостоять возможным «сюрпризам» на войне; ведь последняя стала богатой на подобные сюрпризы, чего история не знала никогда прежде. С моей точки зрения, Ленинград предвосхитил ужасный «сюрприз» Сталинграда.

Под Ленинградом, 1943

Хельсинки, март[37]

Пароход прямо под нами казался полностью покинутым. Ни одного даже маленького огонька, отсутствовали даже навигационные огни; ни малейшего признака жизни хоть где-нибудь. Запертое во льдах в нескольких километрах от эстонского берега судно походило на черную точку, песчинку в кусочке янтаря. Самолет опустился до высоты примерно пятьдесят метров и стал описывать над судном широкие круги. Мы видели, как по палубе бегает собака, смотрит в нашу сторону и лает. Вот в одном из иллюминаторов появился мужчина, который неторопливо помахал нам рукой, потом исчез из вида. (Там и здесь, у берегов Финского залива, находилось множество малотоннажных пароходиков, закованных в ледовый плен. Было принято всегда оставлять на борту отделение вооруженных солдат не для охраны грузов, которые уже вывезли на берег на санях, а для защиты судна от нападения советских подразделений войсковой разведки, которые порой добирались по замерзшей поверхности моря до финских и эстонских берегов.)

Самолет снова стал набирать высоту, и вскоре перед нашими глазами простирались лишь многие километры синего и белого простора Финского залива, ширина которого в данной точке превышает шестьдесят километров. Лишь бледная полоса цвета сапфира слева от нас свидетельствовала о том, что там находилось побережье Финляндии. Можно было разглядеть и кусочек равнины, где располагалась Эстония, с ее обширными пихтовыми и березовыми лесами. Чуть сзади и справа от нас был виден Ревель[38]; город был покрыт завесой дыма очагов и заводских труб. Величественные вытянутые башни его домов, крытые позеленевшей медью купола церквей, мачты кораблей в обрамлении льда, выстроившихся вдоль причалов гавани, – все это выныривало из плотного столба дыма и как будто вибрировало в мерцающем воздухе. Наконец, где-то вдали, насколько мог охватить взгляд, на замерзшей поверхности моря виднелись разбросанные здесь и там длинные санные караваны, лыжные патрули, возвращающиеся к берегу или, наоборот, устремившиеся прочь из гавани для того, чтобы разведать, что происходит в сгущающейся темноте.

Мы находились в самой середине Финского залива на высоте примерно триста пятьдесят метров, когда солнце утонуло за горизонтом. Солнце палило свирепо; его рубиново-красный цвет резко контрастировал с мягкими пастельными тонами сюрреалистической панорамы, этого холодного девственного пейзажа. Подобно стальному диску механической пилы, что глубоко вгрызается в ствол дерева, пока не исчезнет из виду, солнце медленно проникало в прочную толщу льда, заставляя его в конце концов ломаться с резким треском. За горизонтом вверх поднимались огромные клубы пара снежно-белого цвета. На фоне неба образовывалась красная полоса, которая какое-то время сияла ярким следом, а затем медленно падала в темноту. И сразу же все вокруг менялось, становилось ненастоящим, стоящим вне времени и пространства. Казалось, что все здесь жило своей собственной жизнью, отдельной от земли и от моря. Потом внезапно я представил, что мы летим внутри стеклянного шара, тонкого и прозрачного, и что мы больше уже не придерживаемся прямого курса, а описываем широкую, очень плавную дугу.

Воздух внутри нашего шара был розового и голубого цвета, как внутренности морской раковины. Рев двигателей был похож на шум моря в раковине, необычайно чистый звук, потрясающе легкий. И было ли это отражением той кроваво-красной полосы на горизонте или просто результатом переутомления глаз от долгого напряженного наблюдения, я не знаю. Но мне показалось, что мы летим по спирали вокруг красной точки, оставшейся на небе где-то далеко на востоке, там, где начинается Финский залив, в направлении Ленинграда.

Наблюдатель тоже сосредоточил взгляд на той красной точке, подрагивающем огненном шаре. Потом он вдруг повернулся ко мне и кивнул, будто отвечая на не заданный вслух вопрос. Дым пожара плавно поднимался вверх по широкой спирали, рисуя воздушные замки, которые ветер тут же разрушал и создавал заново, будто бы отстраивал высоко в небе перевернутое изображение города, со множеством зданий, жилых домов, улиц и широких площадей. И постепенно страдания Ленинграда потеряли объективную реальность, человеческую сущность и ценность, превратившись в абстрактную идею, иллюзию памяти. (Что это за дым, что это за отблески там, на востоке? Дым огня, и ничего более. Дым огромного погребального костра, и не более того. Страдания города с таинственным непостижимым названием: страдания Ленинграда, и ничего более.)