Бастион. Война уже началась - Сергей Зверев

Но чудо свершилось – я отвердела. Самообладание и желание поквитаться вернулись на бетонной дорожке, когда меня конвоировали с огороженной территории. Говорят, бессилие рождает сиюминутные порывы?.. Я вцепилась этому негодяю в каменную физиономию и стала рвать ее, как шакал шмат падали. Он не ожидал столь активного взбрыка от размякшего существа. Вид крови, брызнувшей из располосованной щеки, воодушевил мой пыл: я замолотила руками, ногами. Пусть знают, какая я «контактная женщина»… Но он оправился, сцапал меня за талию, приподнял. Скрипнули ребра. Ах ты джентльменище… Почувствовав под ногами пустоту, я разъярилась окончательно. Двинула ему локтем в висок, а когда он перехватил мою руку, с бравым воплем – мол, гвардия умирает, но не сдается! – задорно вцепилась зубами в бычью шею. Куда там! Такую шею всемером не прокусить! Он врезал мне по почке, сбросил. Я упала на бетонку, ударилась плечом. Но боли не было. Боль будет потом. И удар по почке (который, кстати, заменяет кружку пива) никак не отразился на моей решимости. Растопырив пальцы, утробно завывая, я бросилась на него, готовая на все ради крохи реванша…

И слишком поздно заметила разряд синей молнии. Шокер… Ну правильно, на поясе. Он, видно, решил кардинально предохраниться. А я летела, взбесившаяся, откуда тормоза? Мощный удар потряс меня, и я лишилась всего на свете, разом: словно форточка захлопнулась – дресь! – и… какой светильник разума угас!

Как меня волокли в казарму, как обмывали, раздевали, укладывали баиньки – хоть тресни, не помню. Очнулась я утром третьего (а то и четвертого) дня под душераздирающее:

– Подъем!

Я лежала на боку, подтянув к животу колени. Ноль внимания, фунт презрения. В голове – только и памяти, что о вчерашней рукопашной. Повеселилась. Кому хуже-то сделала? Плечо ноет, почки – на кусочки. Тоска необъятная – налицо. Что дурно, то потешно, да?

Я еще больше скрючилась, уткнулась коленками в подбородок. Уйди, сволочь… Не видишь, я – улитка. На склоне лет я.

– Подъем! – повторил охранник, подбираясь ближе.

Нет, не выказывала я ему никакого почтения. Пусть «шокирует». Нам, татарам, все равно. Тогда он подошел еще ближе, остановился в каком-то метре.

– Ты меня уважаешь? – тоскливо пробормотала я, рассматривая висящий у него на поясе электрошокер.

– Подъем, – сказал он в третий раз.

И бесцеремонно стянул с меня простыню. Не уважает… Что произошло потом, одной лишь безысходностью не объяснишь. То ли я почувствовала себя оскорбленной, то ли поза его – нечто типа «рабочий без колхозницы, но с утянутой простыней» – показалась благоприятной для контакта, но факт – меня опять куда-то понесло. Я откинулась назад, делая вид, будто встаю, а сама сгруппировалась и, используя толчок, послала правую ногу охраннику в пах! Да с какой яростью!

Надо же случиться – попала… Выпучив глаза, этот тюлень присел на полусогнутые, схватился за свое хозяйство, захрипел неистово:

– С-сука…

Ага, не выдержал, не выдержал… Но вдруг как-то чересчур уж не по плану он пришел в себя, сжал волю, челюсть и шагнул вперед, простирая ручищу к моему горлу. Вот и конечная, – философски подумала я…

– Не трогать! – недвусмысленно предостерег строгий голос.

Неплохая мысль. Охранник замер, словно ткнулся лбом в преграду, потом неохотно оттянул руку, отошел на несколько шагов. Челюсть у него тряслась – боль давала знать. Но и выдержка – позавидуешь. Мо-ло-дец.

Оксана «Сранцевна» Зиггер, одетая в джинсовый комбинезон, стояла у порога и задумчиво постукивала веточкой по колену. Волосы собраны в пучок, глаза аккуратно подведены, а немного напряженная поза говорила о том, что женщина думает. Наверное, о том, что доверять большое дело правления миром первой встречной истеричке как-то несерьезно.

– Дина Александровна, побойтесь бога, – улыбнулась она мне сдержанно. – Остановитесь. Вы уже покалечили трех охранников. На вас ведь не напасешься.

– Пошла вон, – сказала я, натягивая на горло отвоеванную простыню.

– Возьмите ее, – вздохнула рыжая. – И сопроводите в девятый блок.

И посторонилась. В комнату с шокерами наперевес ворвались двое быкастых в сером. Я заплакала. Есть от чего в отчаянье прийти. Опять на нашу Красную Шапочку напали волки!

«Расслабься, – твердила я себе. – Отвлекись. Думай о родине, о цветах, о детях, о том, как поедешь в июле в Крым и будешь всеми днями вертеться на песке. Не думай о том, что нет выхода. Из любого ужаса есть, по крайней мере, один выход, аварийный. Ищи другие, аварийный не убежит. Ищи, ищи, девочка. И расслабься ты, ради бога!..»

Я отдалась на волю форс-мажора. Испытаньице, уготованное мне на сей раз, явно не было рассчитано на слабые поджилки (впрочем, как и предыдущие). Одна отрада – они вкатили мне что-то расслабляющее. Как всегда перестарались. Я передвигала ноги со скоростью сонной черепахи, я просто не могла идти быстрее, любые попытки ускорить движение терпели крах: суставы скрипели, как ржавые уключины, ноги обрастали путами, пудовыми гирями – со стороны могло казаться, что я плыву против бурного течения, расходуя массу энергии, а по результатам уподобляясь той горе, которая рождает мышь…

Моя новая Голгофа располагалась глубоко под землей. Очень глубоко. Практически в аду. После трех уколов, сделанных последовательно, с пятиминутными интервалами, все стало безразлично, страхи и желания отключились, остался голый охлажденный ум. Я помню, как долго люди в сером везли меня вниз в решетчатой, разболтанной клети, мимо стен, покрытых слизью, мимо мерцающих фонарей. Внизу охрана сменилась. Быки в сером уступили место заморышам в черном, с бледными, натянутыми на черепа физиономиями, которые и втолкнули меня в ад…

Это был душный коридор, тускло освещенный красноватыми лампами. Царило зловоние. По бокам располагались зарешеченные камеры, а на том конце – чернел продолговатый проем. До него было метров пятьдесят.

Дверь за спиной, сваренная из швеллера и стальных листов, отрывисто лязгнула. Я осталась одна с обитателями камер…

Условия эксперимента были просты и понятны. Мне предстояло пройти по коридору и сгинуть в проеме. Всего лишь.

Медленно, с усилием переставляя ноги, я тронулась в путь. Камеры (а по сути два узких узилища, идущие параллельно коридору) ожили. Обитатели зашевелились. Кто-то стал подниматься, кто-то припал к решеткам. Кто-то пытался заговорить…

Это были странные арестанты. В принципе, нечто аналогичное со времен памятной перестройки наблюдается в злачных местах Руси: на вокзалах, в подвалах, теплотрассах, всевозможных бойлерных, коллекторных, где кишмя кишат бомжи. Уродливые, гниющие существа, за годы бродяжничества растерявшие человеческий облик… Иного сравнения я не подберу. Но и оно натянуто. Обитателей здешней каталажки не стоило причислять к отбросам «свободного общества». В отличие от последних их лица не были пропитыми. В отличие от бомжей, которые знают отдельные слова и умеют их произносить, эти не умели. Хотя, возможно, знали. Когда-то. Они общались преимущественно языком стонов и нечленораздельных бормотаний. Отличие третье – они не носили одежд. Их лица и туловища отливали грязно-серым, были безнадежно уродливы, конечности и головы деформированы. У одних сплющены, у других – нелепо выгнуты. Тела полосовали струпья, язвы, какие-то открытые гнойные нарывы, окруженные кусками отстающей кожи, животы вздуты, половые признаки смазаны…