Там, в гостях - Кристофер Ишервуд

и как же многие из нас, мужчин, так часто дурно с ними поступают!

– Ну ладно, – нелюбезно произнес Вальдемар; в его голосе послышались зачатки жестоких ноток, – можешь звать меня Вальдемаром… но только при Кристофе.

Неожиданно для себя я громко рассмеялся. Отчасти потому, что мне хотелось сгладить неловкий момент. Отчасти потому, что я раскусил весь этот Вальдемаров фарс – его новое воплощение, Ойген, каким его видела Дороти, – и он рассмешил меня донельзя.

Пароход к тому времени пришвартовался; на пристани у тележек уже выстроились ряды носильщиков с невыразительными лицами. Стояли там и друзья пассажиров – хмурые, уставшие махать нам. Прибытие походило на некий скучный ритуал, такой же серый и безликий, как заурядные похороны.

– Мы жили в Париже, – рассказывала Дороти, – но там сейчас все ужасно дорого. Я написала родным с просьбой прислать денег, чего не делала уже много лет, и старшая сестра ответила, дескать, мама просит приехать на некоторое время домой. Иными словами, если я не вернусь, то денег мне не видать.

– А они знают… про него? – спросил я, осторожно понизив голос и стараясь не смотреть на Вальдемара, который, впрочем, все равно наблюдал за приготовлениями к высадке. Вообще-то мне казалось – и позже выяснилось, что я был прав, – будто Вальдемар не понимает беглой английской речи.

– Нет, не знают. Виолу, мою сестрицу, ждет потрясение всей жизни. – Дороти произнесла это не без смака, хотя в то же время отчаянно волновалась. – Ну и поделом, – пробормотала она. – Давно пора было преподать им урок. Они же все в душе фашисты.

– А если не дадут денег?

– Ой, я тебя умоляю! – воскликнула Дороти таким голосом, словно напряжение, которое она постоянно испытывала, наконец прорвалось наружу. – Сейчас не об этом надо волноваться. Я даже не знаю, позволят ли ему сойти на берег.

Спрашивать, о чем она, времени не было: спустили трап. Дороти спешно принялась объяснять Вальдемару правила; она по-прежнему говорила на немецком бегло, с сильным берлинским акцентом.

– Теперь слушай: иди к двери с надписью «Иностранцы». Мы будем ждать тебя на выходе.

– Так мне одному идти?

– Ойген, я сто раз тебе говорила: так будет лучше. Избежишь ненужных расспросов. К тому же с тобой все равно захотят поговорить с глазу на глаз.

– Что же мне отвечать?

– Правду. Чем ты быстрее отвечаешь, тем меньше они спрашивают.

– Но вдруг я не пойму, что они говорят?

– Не будь дураком! – дрожащим голосом велела Дороти. Она лихорадочно тащила его через это испытание на одной силе характера. – Пограничники говорят по-немецки.

– Да? – Это лишь сильнее обескуражило Вальдемара. Он посмотрел на нас с обидой и мольбой во взгляде, а после, отчаявшись, побрел ко входу для иностранцев. Меня же замутило от смутного дурного предчувствия.

Я посмотрел на стоявшую рядом Дороти, а она сказала мне тихим голосом:

– Убью любого, кто причинит ему зло.

Со слезами на глазах она вдруг схватила меня под локоть, а я ободряюще похлопал ее по руке. Кто бы меня самого ободрил…

– Беда в том, что он совершенно не представляет, какие люди внутри гнилые. Пятилетний ребенок! Ждет, что все его полюбят, как на большом детском празднике. Господи боже, какой он невинный!

– В каком смысле – невинный? – спросил я. Ей все равно требовалось поговорить о Вальдемаре, а мне стало интересно, что он такого ей наплел.

– Когда мы первый раз занимались любовью, – Дороти хихикнула, – он будто лег в постель с прожженной шлюхой. – Казалось, одно воспоминание об этом моментально ее развеселило. (Остаток разговора проходил урывками, потому что вскоре толпа разделила нас и пришлось замолчать на время, пока пограничники проверяли наши паспорта. То и дело кто-нибудь из попутчиков ловил обрывки слов Дороти и поглядывал на нас с любопытством; однако она так увлеклась, что ничего не замечала и уж тем более не смущалась.)

– Ну и как, тебе понравилось?

– Меня это очаровало. Видно, до меня он видел только шлюх. А как рвался показать, что все умеет, какие фокусы знает! Молодые люди, с которыми я встречалась раньше, проявляли… гм, учтивость, будь она неладна. Зато с ним… о, не знаю даже, как это описать. Учтивостью и не пахло. Я бы сказала, что все было как-то несерьезно. Даже… весело! И в то же время прекрасно. Я ничего чудесней в жизни не испытывала. Плакала от радости в буквальном смысле!

– А он что? Тоже плакал?

– Держи карман шире! Скорее озадачился, не мог сообразить, в чем дело. Спросил, не стыжусь ли я того, что мы сделали. Сказал же! Этого я точно никогда не устыжусь… – Внезапно Дороти вернулась из прошлого в настоящее. Смущенно, с испугом огляделась. – Бог знает зачем я тебе все это рассказываю. Хотя нет, знаю: все оттого, что я чертовски нервничаю. О Кристофер, ну разве жизнь наша сегодня не ад? Изводишь себя постоянными тревогами, не в силах сосредоточиться, работать… А ведь в Испании дела теперь ужасны, ты так не думаешь?

– Согласен. Вряд ли правительство победит, разве что чудом.

Дороти в отчаянии смотрела на выход для иностранцев.

– Боже мой, ну что они там тянут?

– На судне было много пассажиров.

– Не так уж много иностранцев, я заметила. Полагаю, они боятся путешествовать.

– Проверки всегда занимают много времени.

– Наверное, ты прав. Я ведь до знакомства с Ойгеном в таких вещах не разбиралась, уже потом стала замечать, как обращаются с гражданами других стран. Когда у тебя британский паспорт, принимаешь его как должное, да? Мне стало стыдно, когда я поняла, как им кичилась – хотя была среди беженцев с тех самых пор, как к власти пришел Гитлер, и мы – кто смог и кто успел – спаслись из Германии… О, во Франции у меня прямо сердце кровью обливалось! Там столько людей, которые знают, что им позволят задержаться в стране всего на несколько недель, и вот они расхаживают туда-сюда у иностранных консульств, с тоской поглядывая на окна, словно в витрины магазинов, заваленные товарами, какие они себе не могут позволить… А ты знаешь, что в Южной Америке есть республики и можно стать их гражданином, еще даже до приезда? Только это чудовищно дорого. Цена, говорят, тысяча фунтов. Да и виза требует взятки, не говоря уже о билете.

– Ты готова отправиться в такое место с Вальдемаром… то есть Ойгеном?

– Нет, называй его Вальдемаром. И я наедине с тобой тоже буду его так звать… Конечно, я бы поехала. С ним – куда угодно. Хотя выбора-то у нас и нет.

– Один выход, вообще-то, есть.

Дороти бросила на меня быстрый взгляд.

– Говоришь, ты знал его в Берлине?

– О да. – Не хотелось говорить об этом чересчур обыденно.

Говорить об этом не хотелось вообще – пока не узнаю, что такого Дороти Вальдемар наплел, а что он утаил. Ведь в этом ее вопросе таился, свернувшись колечком, червь ревности. Несчастная старушка Дороти!