Первый, случайный, единственный - Анна Берсенева

Но объяснять такие вещи Валере было бесполезно. Вон, попытался было объяснить – и пожалуйста, тот уже повторяет его фразу «то, что словами не назовешь» издевательским тоном.

– По-твоему, мало мы здесь сенсаций наснимали? – усмехнулся Георгий. – На Нюрнбергский процесс хватит.

– Да, это проблема… – Кажется, Валера все-таки решил в последние дни не обострять отношения: все равно ведь скоро в Москву, а там он легко поставит на место своего оператора. – Обшмонают хорошенько – и плакали наши кассеты, фиг мы их в Москву вывезем. Ну, ничего, – подмигнул он, – я тоже не лаптем щи хлебаю. Я тут со спасателями Красного Креста скорешился, у них «КамАЗ» свой, «уазик». Мы не самолетом полетим, а им на хвост упадем. До Слепцовска с ними доедем, а в Ингушетии уж полегче будет, прошмыгнем как-нибудь. Короче, вернемся из Ведено – и пора в путь-дорогу.

«Вот тебе и путь, вот тебе и дорога», – мрачно думал Георгий, глядя в окно на по-летнему пыльную, но чистую сельскую улицу.

В голову, как всегда в минуты опасности, лезли в основном какие-то незначительные подробности. Например, думалось о том, что улицы здесь, в Чечне, необыкновенно чистые, несмотря на войну; в России так чисто в деревнях не бывает. И в домах, даже в самых бедных, тоже всегда очень чисто. Вот как в этом, например, доме, в котором они с Валерой сидят третий час под дулами автоматов. Подзарядили, называется, аккумуляторы к камере!

– Влипли мы с тобой, Гора, по самое не могу, – шепнул Валера. – И чего мы сюда заскочили? Главное, уже ведь под финиш, вот же что обидно!

Вряд ли менее обидно было бы влипнуть на старте, но с тем, что ситуация аховая, трудно было не согласиться.

Обычный тихий сельский дом оказался полон мрачных бородатых мужиков, и намерения у них, судя по количеству и разнообразию оружия, были самые серьезные.

– Не эти грохнут, так свои пристрелят, – так же, шепотом, сказал Валера. – Ясно же, сейчас пальба пойдет.

Георгию тоже было это ясно. Дурак бы не догадался, что боевики пришли в село, рядом с которым стоят федеральные войска, не водички попить. Но время шло, минуты тянулись мучительно долго, складывались в часы, а ничего пока не происходило.

И тут, словно в ответ на эти его мысли, за окном послышались выстрелы – сначала одиночные, потом очередями, потом из миномета. Потом совсем близко раздался взрыв, от которого в доме мгновенно вылетели стекла.

Боевики засуетились, бросились во двор.

– Тут сидите! – рявкнул, выбегая, тот, в котором за это время Георгий угадал командира. – Шаг сделаете из дома – застрелю!

Сначала из дома все равно невозможно было сделать ни шагу, даже если бы они и захотели. Прямо под окнами рвались гранаты, гремели автоматные очереди, и Георгий с Валерой головы не могли поднять от пола, потому что пули влетали в разбитое окно. Но минут через пятнадцать выстрелы переместились на другую сторону дома. Прислушавшись, Валера торопливо проговорил:

– Сваливаем отсюда, пока не поздно!

– Думаешь, не поздно? – спросил Георгий.

– Некогда думать! Лезем в окно, пока этих нету!

В окно им вылезти удалось, но двинуться дальше – уже никак: двор простреливался насквозь, и зря, наверное, они сюда вышли. Но и влезть обратно в окно тоже не представлялось возможным, потому что для этого надо было бы распрямиться в полный рост.

– В сарай, Валера, ползком! – Георгий угадал единственное место, где они окажутся в относительной безопасности. – Там переждем!

Он оказался рядом с открытой дверью сарая так быстро, словно не полз, а бежал. Даже камера не мешала – настолько увеличились силы от смертельной опасности. Полутемный, с маленьким окошком сарай был предназначен для хозяйственного инвентаря. У стен стояли вилы, грабли, косы, посередине – тачка с одним колесом. Георгий привалился к стене, отдышался, пытаясь утишить бешеное биение сердца… И тут понял, что Валеры рядом нет.

Он подполз к двери и выглянул из сарая. Валера лежал посреди двора лицом вверх, раскинув руки.

«Что же он, не полз, что ли? – Георгий почувствовал, что ужас пронизывает его от макушки до пяток. – Почему так лежит, как будто стоял и навзничь упал?»

Но думать об этом было некогда. Георгий положил камеру на земляной пол и выполз из сарая во двор.

Он еще надеялся, что, пока доползет до Валеры, тот сам двинется ему навстречу. Ну, может, взрывом его оглушило, придет в себя… Но, оказавшись рядом с Валерой, Георгий увидел, что никуда тот уже не двинется.

Не надо было искать пульс, чтобы понять: когда снесена половина головы, живым человек быть не может.

Георгию показалось, что у него самого сносит голову – кожа на ней стянулась, волосы встали дыбом. Издав какой-то жуткий горловой звук, он взвалил на себя мертвого Валеру и пополз к сараю.

Над тем, какую будет делать мозаику, Полина долго не размышляла. Вернее, она и совсем над этим не размышляла – она словно угадала это в себе, как угадывают безотчетные, но сильные желания.

Зернышко, которое непонятно откуда залетело в душу, впервые шевельнулось в ней тем вечером, когда Полина разговаривала с Юрой в Лефортовском парке. Вспомнила наскальные рисунки, которые первобытный человек делал с тем же восторгом, с которым она делала мозаику, всплыла в памяти Якутия, где эти рисунки нашлись… А потом всплыли и какие-то слышанные краем уха истории про якутских богов – и сразу вспыхнул интерес, и стало понятно, что всплыли они не зря.

Про якутских богов, да и вообще про Якутию Полина ничего не знала, но это были все-таки не тайны внеземных цивилизаций – разузнать об этом побольше оказалось нетрудно. Даже ходить далеко не пришлось: в огромной гриневской библиотеке она обнаружила толстый том якутского эпоса. Как он там оказался, если дедушка Юрий Илларионович занимался вовсе не якутским эпосом, а русской лингвистикой, было совершенно непонятно. Но Полина еще со времен своих школьных рефератов знала: в дедушкиной библиотеке есть все, что может ей когда-нибудь понадобиться, потому что там есть даже то, что не понадобится ей никогда.

– Знаешь, как мы ее со старой квартиры перевозили, библиотеку! – вспоминал папа. – Мы ведь с бабушкой Милей на Большой Ордынке жили, в коммуналке, это потом на Аэропорт переехали, когда она кооперативную квартиру получила. Так вот, бабушка считала, что книги вообще перевезти невозможно, потому что, если мы их уберем, то в комнате потолки обвалятся. А что ты смеешься? – Он и сам улыбался. – Между прочим, профессор, у которого дедушка твой учился, в тридцатые годы специальную бумагу от городских властей получил. Что его квартира капитальному ремонту не подлежит, потому что, если из нее книги вынести, то изменится баланс дома и здание разрушится.

Видно, дедушка запомнил библиотеку своего профессора и по ее образцу собрал собственную.

Полина вообще-то читала не так самозабвенно, как Ева, но якутский эпос – бесчисленные стихотворные строфы, называвшиеся олонхо, – проглотила просто за одну ночь. Очень уж точно, словно по заказу, все это ложилось на ее нынешние мысли! В олонхо действительно чувствовалась та изначальность, которая в ее сознании сразу связалась с мозаикой. Да и просто много их было, этих маленьких строф, и этим они напоминали кусочки смальты, мелкие камешки.