Однажды звездной ночью - Елена Арсеньева

– Ну? – поглядел исподлобья Манихин. – И что ж там было?

– Там было написано: «Привет от Бушуева!» Понимаете? Полный бред. Кто такой Бушуев? В жизни ни одного Бушуева не знал, слыхом такой фамилии не слы… О, бог ты мой! Петр Федорович!

Он рванулся вперед, но Серега все же успел раньше – подхватил Манихина прежде, чем тот навзничь грянулся на пол.

Следователь Антон Кашин, оказывается, раньше толком и не представлял себе значение выражения: «Носом землю роет». Но, глядя на своего лучшего друга оперативника Бушуева, начал вполне понимать смысл этих слов. Тем более что Бушуев почти буквально рыл эту самую землю. Вернее, песок.

На берегу Заманихи. Возле моста. Возле того самого моста, с которого в ночь убийства милиционера Лукьянова слетел в дымину пьяный Петька Манихин. Слетел – и ночь провел в полубеспамятстве-полуопьянении, не помня и не сознавая ничего на свете.

Провел… или нет?

Кашин думал, что, если бы была такая возможность, Бушуев, наверное, измерил бы рулеткой каждый изгиб Петькиного тела, а потом сопоставил его с отпечатком на песке, где это самое тело якобы пролежало всю ночь. Но беда в том, что, когда Петьку нашли мужики (а это был факт упрямый, с которым не поспоришь, шестеро нормальных, трезвых, хотя и заспанных ремонтников подтверждали его и чуть ли не одними и теми же словами живописали, как они ехали, глянули в окно, а там, под мостиком…), они его не шибко-то бережно переворачивали, даже, можно сказать, грубо, потому что обеспокоились не в шутку и к предполагаемому покойнику (а мелькнула у них, чего греха таить, такая мыслишка!) кинулись всем миром. Именно поэтому на песке осталась лишь некая бесформенная яма и множество следов вокруг.

Рядом с Петькиным лежбищем обнаружились следы рвоты, смешанные с тем же песком. Мужики попались страсть какие брезгливые: то, что изверглось из Петькиного водярой переполненного желудка, заботливо засыпали песочком. Спасибо им, конечно… Но врач, принимавший Манихина, говорил, что выпито было крайне много, поэтому неудивительно, что даже самый незначительный удар головой (а никаких особых ушибов на Петькиной голове обнаружено не было, так, незначительная гематомка и ссадина в точке соприкосновения лба с земной поверхностью, вернее, с песком) мог повлечь за собою долговременное беспамятство. А рвота – нормальный признак похмельного синдрома, это всем известно.

Короче, вся эта история выглядела нормально для кого угодно – только не для оперативника Бушуева. Сомнение возникло у него в ту минуту, когда он узнал о безудержном извержении содержимого Петькиного желудка. Поскольку в добрые былые времена сам Бушуев не раз оказывался в одной теплой компании с Манихиными, он отлично знал об уникальных способностях того пить на порядок больше самых запойных алкашей, при этом не то чтобы совсем не пьянея, но сохраняя практически ясную голову. Голова была у товарища Манихина очень крепкая! А самым замечательным свойством этой крепкой головы была способность Петьки наутро не мучиться с похмелья. Шут его знает, что там было в этой голове устроено иначе, не как у других мужиков, однако Петька даже после самых разнообразных гремучих смесей вставал живехонек-здоровехонек, и это его уникальное свойство было предметом лютой зависти самых крутых петухов Заманихи и близлежащих местностей, включая и районный центр.

А тут вдруг его развезло до беспамятства… Очень своевременно, надо сказать! И очень, с точки зрения оперативника Бушуева, недостоверно.

Версия Бушуева была такова. Николай Лукьянов не пустил бы на посиделки в набитую денежками сберкассу кого попало. Да кто попало и не мог задумать бы такого ограбления. А Петька – мог: он соображучий и хитрый, как бес. Задумал и осуществил! И алиби постарался себе обеспечить. На самом же деле он и не собирался падать с моста, когда возвращался от Колмогоровых – якобы заливший глаза настолько, что ничего не видел ни впереди, ни сзади. Он проскочил мост и рванул к Заманихе. Здесь слез с мотоцикла, достал заранее приготовленную бутылку с портвейном и пошел к Николаю. После выпивки убил его и обчистил сейф. Затем спрятал деньги и спешно воротился на берег, место на котором приметил для себя заранее. Вот теперь он кувыркнулся с моста и улегся полежать – отдохнуть после успешно проведенной работы и в ожидании, когда его найдут добрые люди. Хоть ночи в Заманихе в июле еще холодные (даже изморозь порою выступает), Петька знал, что дольше полседьмого ему ждать не придется: из Заманихи машина рембазы выезжает в шесть, а езды до моста самое большое – полчаса. И то если на каждом углу останавливаться и с соседями за руку прощаться.

– Ну да, – сказал Антон Кашин, услышав все эти доводы. – А завидев ремонтников, он сунул два пальца в рот и… Для полноты впечатления.

– Думаю, не понадобилось, – возразил Бушуев. – Петькин дед, пока жив был, промышлял травами, так что Петр мог знать какое-нибудь рвотное средство и загодя его выпить. Нетрудно ведь прикинуть, через какое время оно подействует.

– Он должен не только знахарем-травознаем быть, но и каскадером, – поддел его Кашин. – Рассчитать полет с моста по нужной траектории, да в темноте…

– Думаю, особых расчетов не потребовалось, – спокойно сообщил Бушуев. – Петька столкнул мотоцикл с моста, потом спрыгнул сам и прилег рядом. А если и оставались какие-то следы того, как он обустраивался на «месте аварии», то рембазовские мужики их все затоптали.

– Ты уверяешь, что Манихин сразу от Колмогоровых рванул в Заманиху. Но ведь была уже практически ночь, в деревне в это время полная тишина. Уж кто-то заслышал бы треск мотоцикла, но ведь никто и слова не сказал, ты же сам народ опрашивал!

– Это значит только то, что Петька оставил мотоцикл на большом расстоянии от деревни, – снисходительно, словно бы говоря с несмышленым дитятею, пояснил Бушуев. – Если кто-то слышал отдаленный треск, то решил, что доносится рокот с большой дороги.

– А как насчет следов его обуви, отпечатков пальцев на молотке и сейфе, брызг крови на одежде? Там же этим месивом все стены забрызганы, – напомнил Кашин. – Как он мог уберечься, ведь ты сам его одежду осматривал, и эксперты поработали!

– Он был обут в другую обувь и одет в другую одежду, – с упорством подвижника или безумца промолвил Бушуев.

– И куда же это все подевалось, весь его театральный реквизит? – чувствуя, что постепенно сам тупеет от этого упорства, спросил Кашин.

– Он уничтожил вещи или спрятал вместе с деньгами.

– Спрятал? Куда? – насторожился Кашин. Потому что если первый вопрос был – кто убил охранника и ограбил сберкассу, то второй звучал совершенно конкретно: где деньги? И порядок этих вопросов определялся разными людьми по-разному…

Кашин надеялся, что если Бушуев без колебаний отвечает на один вопрос, то найдет ответ и на другой. Однако голос оперативника звучал безнадежно:

– Это мне неизвестно. Но я буду искать. И я найду!

Кашин недоверчиво присвистнул.