Имаджика - Клайв Баркер

– Пожалуй, мне надо отвезти тебя домой. А то ты убьешь себя или кого-нибудь другого.

– Все в порядке, – сказал он, поднимая свои разрисованные руки. – На дорогах никого нет. Я справлюсь. – Он полез в карман в поисках ключей от машины.

– Ты спас мне жизнь, так позволь мне отплатить тебе тем же.

Он посмотрел на нее слипающимися глазами.

– Может быть, это и не такая уж плохая мысль.

Она вернулась в дом, чтобы попрощаться от своего имени и от имени Миляги. Тэйлор снова занял место на своем кресле. Она заметила его раньше, чем он ее. Взор его был затуманен и устремлен в никуда. В выражении его глаз она увидела не печаль, а усталость, настолько глубокую, что места для других чувств в нем уже не осталось – кроме, разве что, сожаления по поводу нераскрытых тайн. Она подошла к нему и объяснила, что обнаружила Джентла, которому очень плохо и который нуждается в том, чтобы его отвезли домой.

– А он не зайдет попрощаться? – спросил Тэйлор.

– Полагаю, он боится заблевать ковер, или тебя, или вас обоих.

– Скажи ему, чтобы он позвонил мне. Скажи, что я хочу его вскоре увидеть. – Он взял Юдит за руку, и пожатие его оказалось неожиданно сильным. – Как можно скорее, скажи ему.

– Хорошо.

– Я хочу еще раз увидеть эту его усмешку, еще один раз.

– Ты еще сто раз ее увидишь, – сказала она.

Он покачал головой и тихо ответил:

– Одного раза будет вполне достаточно.

Она поцеловала его и пообещала перезвонить, чтобы сообщить, что добралась благополучно. По дороге к выходу она повстречала Клема и повторила ему все свои прощания и извинения.

– Позвони мне, если я чем-то смогу помочь, – предложила она.

– Спасибо, но я думаю мы еще поиграем со смертью в кошки-мышки какое-то время.

– Я тоже могу участвовать.

– Лучше уж мы вдвоем, – сказал Клем. – Но я позвоню. – Он бросил взгляд на Тэйлора, который вновь уставился в пустоту. – Он решил продержаться до весны. Еще одна весна, – повторяет он постоянно. До последнего времени ему было абсолютно наплевать на крокусы. – Клем улыбнулся. – Знаешь, какая удивительная штука приключилась? – сказал он. – Я снова влюбился в него по уши.

– Это здорово.

– И теперь, как раз в тот момент, когда я понял, что он для меня значит, я должен потерять его. Ты ведь не повторишь моей ошибки? – Он пристально посмотрел на нее. – Ты знаешь, кого я имею в виду.

Она кивнула.

– Хорошо. Ну, вези его домой.

2

На дорогах действительно никого не было, как он и предсказывал, и им потребовалось всего лишь пятнадцать минут, чтобы добраться до мастерской Миляги. Их разговор по дороге был полон пауз и несообразностей, словно его ум опережал его язык или отставал от него. Но алкоголь здесь был ни при чем. Юдит много раз видела Милягу, когда он накачивался самыми разными видами алкоголя: иногда он начинал буйствовать, иногда становился похотливым, а иногда вдруг превращался в ханжу. Но никогда он не был таким, как сейчас: откинув голову назад и закрыв глаза, он разговаривал с ней, словно из глубокой ямы. То он благодарил ее за трогательную заботу о нем, а в следующую секунду уже беспокоился о том, чтобы она не приняла краску на его руках за дерьмо. «Это вовсе не дерьмо, – беспрестанно повторял он, – это жженая умбра, берлинская лазурь и желтый кадмий, но почему-то, если смешивать краски вместе, то в конце концов они всегда начинают выглядеть так, будто это дерьмо». Этот монолог постепенно иссяк, но через одну-две минуты из образовавшейся паузы всплыла новая тема.

– Я не могу видеть его, понимаешь, когда он...

– Ты о ком говоришь? – спросила Юдит.

– О Тэйлоре. Я не могу видеть его, когда он так болен. Ты же знаешь, как я ненавижу болезни.

Она забыла. Эта ненависть приобрела у него едва ли не параноидальный характер. Возможно, причиной этого было то обстоятельство, что, несмотря на то, что он уделял минимум забот своему организму, он не только никогда не болел, но даже и не старел. И было очевидно, что, когда возраст наконец даст о себе знать, последствия будут катастрофическими: излишества, безумства и годы поразят его одним жестоким ударом. А до того, как это случится, ему не хотелось никаких напоминаний о бренности человеческого тела.

– Тэйлор скоро умрет, так ведь? – спросил он.

– Клем думает, что это случится очень скоро.

Миляга тяжело вздохнул.

– Надо будет навестить его и побыть с ним какое-то время. Когда-то мы были хорошими друзьями.

– О вас даже ходили кое-какие слухи.

– Это он распространял их, не я.

– Но ведь это были только слухи или нет?

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что ты перепробовал все, к чему только представилась возможность. Хотя бы один раз.

– Он не в моем вкусе... – сказал Миляга, не открывая глаз.

– Ты должен увидеться с ним еще раз, – попросила она. – Ты должен посмотреть в лицо своему будущему, которое рано или поздно наступит. Это наша общая судьба.

– Только не моя. Клянусь, что, когда я стану превращаться в старую развалину, я убью себя. – Он сжал свои покрытые краской руки в кулаки и уперся костяшками в щеки. – Я не позволю этому произойти, – сказал он.

– Желаю успеха, – ответила она.

Остаток пути они проделали без единого слова.

От его молчания ей сделалось немного не по себе. Она вспоминала рассказ Тэйлора и опасалась, что у Миляги может вновь начаться припадок умопомешательства. И только когда она объявила, что они приехали, она поняла, что он уснул. Некоторое время она смотрела на него: на гладкий купол его лба и изящный изгиб его губ. Сомнений не было: она по-прежнему была без ума от него. Но к чему это могло привести? К разочарованию и бессильной ярости. Несмотря на ободряющие слова Клема, она была почти уверена в том, что их отношения окончательно зашли в тупик.

Она разбудила его и спросила, нельзя ли ей воспользоваться туалетом, перед тем как она уедет. В ее мочевом пузыре скопилось изрядное количество пунша. Он заколебался, что весьма удивило ее. В ее душе зародилось подозрение, что он уже поселил у себя в мастерской какую-нибудь перелетную птичку, которую он собирался нафаршировать на Рождество и выкинуть на свалку после Нового года. Любопытство удвоило ее настойчивость. Конечно, отказать ей он не мог, и она потащилась за ним по лестнице, раздумывая о том, как будет выглядеть его новое приобретение. Но мастерская оказалась пустой. Его единственным сожителем оказалась картина, которая, очевидно, и послужила причиной его грязных рук. Похоже, он по-настоящему расстроился из-за того, что она увидела ее, и поскорее спровадил ее в ванную. Это обескуражило ее еще больше, чем если бы подтвердились ее первоначальные предположения и какая-то из его новых пассий действительно нежилась бы на потертой кушетке. Бедный Миляга. С каждым днем он ведет себя все страннее и страннее.