Волосы Береники - Вера Колочкова

Надежда с опаской глянула на бармена, будто спрашивала: могу я взять, или по штату не полагается?.. Бармен ничего не сказал, только равнодушно пожал плечами. К стойке бара тем временем подошел посетитель, и парень с вежливой улыбкой приступил к своим обязанностям.

— Берите, Надежда, берите. — Ника сунула деньги женщине. — Вам не лишние, я думаю.

— Да что вы, конечно, не лишние. У меня дома трое детей остались, мал мала меньше. А тут пока заработаешь да за жилье половину отдашь. Спасибо вам большое. Тамаре от меня привет передавайте, скажите, что я помню ее доброту. Она ведь очень добрая женщина, меня ночевать к себе позвала, выручила. Жизнь такая трудная, все жмет и жмет, и не знаешь порой, куда приткнуться, а встретишь доброго человека, и уже легче.

— Да. Тамара очень добрая. Просто исключительно добрая, — вздохнула Ника, вставая с высокого стула. — Удачи вам, Надежда. А про жизнь, знаете, как говорят? Пожмет-пожмет да отпустит. Так что постарайтесь не унывать, все образуется.

— Спасибо вам на добром слове. И вам всего хорошего, вы тоже добрая, как Тамара.

— Ну да, ну да. Мы обе ужасно добрые, мы с Тамарой ходим парой.

Дом, где жила Томка, Ника нашла быстро. Он действительно был грязно-зеленым, с облупившейся штукатуркой. И дверь в квартиру была открыта настежь — заходи — не хочу. Даже мимо общей кухни Ника пошла на цыпочках, вспомнив рассказ Надежды. Увидела краем глаза здорового детину в майке-тельняшке. И вроде он к ней спиной сидел, но услышал-таки ее шаги.

— Эй, ты кто? А ну стоять! — проговорил детина почти задушевно и выглянул в коридор. — Кто такая будешь? Воровка, что ли?

— Кто воровка? Я воровка? — испуганно повернулась к нему Ника, распахнув глаза.

— Так никого поблизости больше нет.

— И потому вы решили, что я воровка?

— Ну да. Вон как ты крадешься умеючи. Даже половица не скрипнет. Как ты вошла-то? Ключи, что ли, есть?

— Так там дверь открыта была, — все еще ничего не соображая от растерянности, махнула в глубь коридора Ника.

— А, понятно. Это Колян дверь не закрыл. Я ему денег на бутылку дал, вот он и побежал на радостях в лавку. Скоро прибудет уже, видать. Посидишь с нами, красавица? Уважишь? Ишь, рыженькая какая. Глазастая.

Ника еще больше растерялась, не зная, какие надо подобрать правильные слова, чтобы отказаться от предложения. Надо как-то дипломатично выйти из ситуации, мирным способом, потому что неизвестно еще, что у этого детины на уме.

— Да ладно, не дергайся. Вижу, что не уважишь, — сам прекратил ее терзания мужчина. — Не нашего поля ты ягода, залетная птица. Да и одета, как заграничная фря. Так только бабы из телевизора одеваются. А те, которые обитают в наших пенатах, таких одежек не носят. Ты не из телевизора будешь случаем?

— Нет, я не из телевизора.

— А ты к кому пришла-то? Заблудилась, что ли?

— Нет, я не заблудилась. Я к Томе пришла.

— А, к Томке. Ну пойдем, я тебя провожу.

— Не надо, я сама. Вы только подскажите, какая по счету дверь?

— Да я провожу, ничего. Иначе будешь стучать, а Томка и не откроет. Она такая, зараза, не любит никого в хату пускать. Барыня, блин. Выпендривается, будто из телевизора. Ты к ней всей душой, а ей плевать.

Детина остановился перед обитой дерматином дверью, постучал кулаком по косяку, проговорив довольно громко:

— Томка, открой, слышь? Не бойся, трезвый я.

— А ну пошел отсюда! — тут же послышался из-за двери надрывный голос Томки. — Только стукни еще, падла, я тут же наряд вызову, понял? Мало тебе было прошлого раза?

— Че обзываешься-то, дура? — обиженно протянул мужчина, разведя мощные руки в стороны. — Я ж не просто так стучу, я к тебе человека привел. Открывай давай!

— Какого еще человека? Отойди от двери, считаю до трех! Потом на себя пеняй, понял?

— Том, это я, — поспешила обозначить себя Ника, испуганно подавшись к двери. — Открой, Том. Это я, Ника.

Какое-то время за дверью была тишина, потом стало слышно, как зашуршал в замочной скважине ключ. Детина отступил на шаг в сторону, глянул на Нику с насмешливым интересом, проговорил тихо:

— Ишь ты, имечко-то какое… Ника… Я ж говорю — фря, не нашего поля ягода. Ни фига себе, какие у Томки подружки водятся!

Дверь чуть приоткрылась, явив Нике испуганные Томкины глаза.

— И правда ты, что ли? Надо же. Ну заходи, если пришла. Да быстрее, тут по-другому нельзя! Иначе эта падла проникнет, потом не вытолкаешь! И впрямь надо будет полицию вызывать.

Ника ящерицей нырнула из коридора в комнату, Томка торопливо захлопнула за ней дверь. Голос детины протянул из коридора обиженно:

— Да на фиг ты сдалась, проникать к тебе. Больно надо. Я ей человека привел, а она… Хоть бы спасибо сказала. Отблагодарила как-то… Невежливая ты, Томка, вот что я тебе скажу. Люди к тебе лицом, а ты к ним задницей! Вежливее с людьми надо быть, Томка.

— Иди-иди отсюда, вежливый! — зло бросила из-за двери Томка. — Я по вторникам не подаю, ты же знаешь.

— Ага, дождешься от тебя, как же. Зимой снегу не выпросишь, — прозвучал уже издалека обиженный голос детины.

— Ушел, кажется… — вздохнула Томка, отходя от двери. — Так и живу, каждый день, как на вулкане. Видела?

— Да, видела.

— Ну вот и хорошо, что видела. Теперь будешь иметь яркое представление о моей жизни. Зачем пришла-то? На мою жизнь поглядеть да за свою порадоваться? Ну смотри, что ж…

— Я не за этим пришла, Том.

— А зачем?

— Ты же знаешь зачем. И знаешь, что я у тебя спросить хочу.

— А… Ну, спрашивай. Проходи, садись, куда не побрезгуешь. Можешь на тахту, можешь на стул. Больше ничего предложить не могу. Сама видишь, не Версаль. Кстати, а как ты меня нашла-то?

— Мне Надежда, официантка из кафе, рассказала, где тебя можно найти.

— Вот падла, а. Сдала, значит, меня. Я ее ночевать пустила, а она… Вот и делай после этого добро людям. Кругом одни сволочи и предатели, никому верить нельзя.

— Да, тут ты права, Том, даже и спорить не буду. Сначала ты делаешь человеку добро, а потом он тебя предает. Наверное, предательство является законным продолжением добра, как думаешь, а? Или как еще говорят? Не делай добра, не получишь зла?

— Да ладно, не распинайся шибко-то, все я про себя понимаю. Да, предала я тебя, но, думаешь, мне от этого легче, что ли?

— А если не легче? Тогда зачем, Том? Вот объясни мне, глупой, — зачем?

— Зачем, зачем… А затем! Не трави мне душу, она у меня и так вся насквозь отравленная. До такой степени отравленная, что даже и прощения просить не буду, поняла? Не вылечит меня твое прощение, оно мне сейчас, как мертвому припарка. Не буду, поняла?