Мужчина апреля - Юлия Яковлева

Маша махнула рукой:

– Профессор Московского и Принстонского университетов. Занимается male studies.

– Вера собирается играть профессора?

Маша посмотрела на меня, как на убогую:

– Вера собирается играть казака.

Маша показала на Нику глазами: «Давай, мол, мирись!» – и ушла в дом, бесшумно закрыв за собой дверь.

У Веры и Маши прекрасный сад, куда больше, чем наш. Все здесь аккуратное и уместное: и деревянный стол, и скамейки, и солнечные фонари, и маленькая детская площадка, и кресла-качалки, и место для барбекю, и даже гамак. Кусты пока голые, кроме двух аккуратных сине-зеленых туй и одной небольшой ели, но почки уже набухли. Было темно и по-апрельски прохладно, но в воздухе пахло весной. Хотелось присесть на скамейку и просто посидеть тут. Но – в одиночестве.

Ника шумно вздохнула, так и не глядя на меня. Даже ее напряженные плечи как будто говорили: «Я обиделась».

Я подошла к скамейке, положила Нике руку на плечо – она резко ее сбросила. Тогда я обхватила Нику сзади и прижалась к ее закутанной спине.

– Прости меня, пожалуйста, – прошептала я в клетчатый плед. – Я знаю, что это трудно простить. Прекрасно тебя понимаю. Но бывают, знаешь, обстоятельства непреодолимой силы. Работа такая.

– Да? – Ника повернулась ко мне и зло прищурилась. – А я и наш ребенок – это, значит, обстоятельства преодолимой силы? Я у тебя никогда не оказываюсь на первом месте. Всегда после кроликов. После мышей. Червяков.

– Муравьев.

– Что?! – Рот у нее открылся, брови замерли.

– В прошлый раз я опоздала из-за муравьев. Муравейника. Его надо было перенести. Всю колонию. – Я взяла ее за обе руки, на сей раз она не вырвалась – хороший знак. – Прости. Ты у меня всегда на первом месте. Но именно поэтому я понимаю, что моей работой нам сейчас нельзя рисковать.

– Работа, работа – надоело мне это все слушать. Всегда работа. Прожили бы и без нее, без твоей работы.

– Прожили бы, конечно, но все было бы куда сложнее. Я не могу тебя подвести.

– Ты меня уже подвела! Кинула спиной на ржавые гвозди! – Ника говорила злые слова, но явно успокаивалась: глаза высохли, дыхание выравнивалось. – Ну и что такое важное тебя задержало?

В тот же миг мы обе обернулись на детский визг. Я опешила. Две совершенно незнакомые черноволосые девочки сбежали с крыльца в сад, одна на бегу всадила мяч другой между лопаток. Мяч отскочил. Поскакал, покатился к нашей скамейке. Я наклонилась, поймала. Визг буравил воздух, уши закладывало.

Выбежала в сад и Маша:

– Алина, Грета! Мама ждет!

Девочки завертелись вокруг нее, цепляясь за одежду.

– Да не денусь я никуда! Встретимся в следующую среду! – Маша с трудом разжала их пальцы, перехватила обеих за руки – одну за левую, другую за правую. Повела в дом.

– Что это было? – повернулась к Нике я.

Она скривилась:

– Ты же слышала: Алина и Грета.

– В гости к Юле с Кариной приходили, что ли?

Ника закатила глаза:

– Обмен детьми.

Вид и голос до того знающий, словно она сама – уже мать со стажем.

– Ты что, не знала? Меняются на полный день, типа смена воспитательной парадигмы, бла-бла. Это полезно и для детской, и для родительской психики.

– В нашем отделе у всех дети еще слишком маленькие. Ты лучше расскажи, как все прошло.

Ника махнула рукой:

– Нечего рассказывать. Нормально прошло. Быстро – и ничего не чувствуешь. Как обычный осмотр у гинеколога. По сравнению с забором яйцеклетки – вообще ерунда. Только от гормонов голова тяжелая и все время блевать хочется.

Я ласково обняла Нику:

– Поздравляю, ты теперь полноценная матрешка. Я тобой горжусь.

– Не произноси этого мерзкого слова, – буркнула Ника.

Тут двери в дом настежь распахнулись и на крыльцо выскочили Юля и Карина – близняшки Веры и Маши. Я испытала облегчение: наконец-то знакомые дети.

– Привет! – помахала им.

– Тетя Ади! Тетя Ника! А мы были в гостях!

– А я уже знаю.

Несмотря на сходство и на униформу, их было нетрудно различить. Юля была шумной и заводной, Карина – тихой и ведомой. Юля – воином, Карина – нытиком. В драках Юля, как правило, побеждала, но Карина была марафонцем и в долгих схватках часто одерживала верх. Обе были хорошенькие, как картинки.

Вот бы у нас были такие.

Только зачем Вера и Маша одевают девочек в одинаковые костюмчики, как будто мы в цирке каком-то… Я бы, наоборот, разницу подчеркивала, а не сходство. Уважала бы отдельную личность.

Юля и Карина выглядели живописно – рыжие косички, веснушки, румянец, старомодные голубые платьица, красные курточки – мы с Никой ими залюбовались. И опять я подумала, что у нас могли бы быть такие девочки, а вовсе не этот лотерейный мальчик, который уже поселился в Никином животе. Скосила глаза на Нику – она явно подумала то же самое. Губы ее задрожали.

Я отвернулась к детям:

– Что это у тебя?

Юля держала в руках маленькую картонную коробку. Карина прижимала к себе двух голых мужских кукол. Одну – современную, резиновую, а другую – старинную, необычную. Господи, да это же Кен! Коллекционный Кен, ему лет сто, не меньше. Вера только в прошлый раз нам хвасталась, как им удалось его отхватить за нормальную цену на онлайн-аукционе – Вера с Машей собирают всякие антикварные гендерные курьезы. Кенов куда меньше, чем Барби, поэтому стоят они куда дороже. Неужели Вера и Маша разрешают девочкам играть такой дорогой вещью?

– Игрушки.

Юля встряхнула коробкой.

– Ай-яй! – вскрикнула Карина. – Не тряси его! – Ее красивые серые глаза наполнились слезами.

– Не реви, – буркнула Юля.

Карина всхлипнула:

– Ему больно.

– Кому?

– Владу…

– Сама говорила – режь. Не ной теперь.

– Я просто хотела, чтобы он был красивый, как Кен. Гладкий такой там внизу. Я хотела как лучше. А вдруг ему больно? Или стыдно… Или он вообще умрет?

– Не ной, – деловито повторила Юля. – Ты что, дура? Ему не больно. Он – кукла. Я пошла в сарай за лопаткой. А ты ищи, где копать будем.

– Под елочкой? – Карина вытерла слезы и повернулась к нам: – Приглашаем вас стать гостями на похоронах. Мы вам разрешим бросить землю в могилу. Можете даже спеть.

Ника заволновалась, видимо, в ней уже говорила будущая мать.

– Эй, а кого хороним-то? Кена, что ли? А мамы ваши в курсе? Вы их позвали на похороны? А учитель ваш где?